Виды исторических наук: Мегаэнциклопедия Кирилла и Мефодия

Содержание

Дисциплина исторической науки | Понятия и категории

ДИСЦИПЛИНА ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ — историографически сложившаяся область научного исторического знания, имеющая собственный объект исследования. Понятие «дисциплина исторической науки» следует отличать от понятия научной дисциплины / науки как таксона научного знания — в классификационной системе наук дисциплина исторической науки по сути представляют собой субдисциплины, т. е. подчиненные / вспомогательные или дополняющие по отношению к исторической науке области знания. В качестве таковых дисциплина исторической науки оформляются, по преимуществу, в рамках классической модели исторического познания, в которой в качестве единого объекта исторического познания выступает инвариантная реальность прошлого человечества, в качестве источниковой основы — письменные исторические источники, в качестве результата — линейная модель исторического процесса, в качестве формы презентации — исторический нарратив. Выделяют две группы дисциплин исторической науки, по двум взаимосвязанным признакам — времени возникновения и функциям.

1) Вспомогательные исторические дисциплины, формируются начиная с XVII века преимущественно с целью критики исторических источников и установления достоверных фактов как материала исторической науки. Их специальный объект — отдельные характеристики исторических источников (палеография и др.), отдельные виды неписьменных исторических источников (нумизматика, фалеристика и др.), комплексы информации исторических источников, требующие специального изучения, часто с привлечением данных других наук {хронология историческая, метрология историческая, ономастика и др.). (2) Дисциплины, имеющие своим объектом какую-либо специальную область человеческой деятельности и дополняющие линейную модель истории (например, аграрная история, военная история, история религии), формируются, начиная с XIX века во многом под влиянием методологии позитивизма в исторической науке, и фиксируют ограниченность линейной модели исторического процесса. Развитие исторической науки сопровождается переосмыслением функций ряда дисциплин и переходом их из разряда вспомогательных исторических дисциплин в разряд дисциплин исторической науки (напр.
, историография, география историческая, источниковедение).

М. Ф. Румянцева

Определение понятия цитируется по изд.: Теория и методология исторической науки. Терминологический словарь. Отв. ред. А.О. Чубарьян. [М.], 2014, с. 96.

Урок 1. история и её помощницы — История — 5 класс

История, 5 класс

Урок 1. История и её помощницы

Перечень вопросов, рассматриваемых на уроке

  1. Что такое «история»?
  2. Исторический источник.
  3. О чём могут рассказать источники?
  4. Помощники историка.

Тезаурус

История – это наука о жизни человека в прошлом.

Историография – специальная историческая дисциплина, изучающая историю исторических наук.

Археология – это наука, изучающая прошлое человечества по вещественным источникам.

Вспомогательные исторические дисциплины – это части исторической науки, которые занимаются изучением конкретных источников, создают инструменты для исторического исследования.

Исторический источник – сохранившийся с прошлых времён до наших дней объект (запись, предмет, здание, сказание и т. д.), несущий в себе сведения (информацию) о жизни в прошлом.

Этнография – наука, изучающая происхождение, расселение народов мира, их бытовые и культурные особенности.

Основная и дополнительная литература по теме урока

  1. Всеобщая история. История Древнего мира. 5 класс: учебник для общеобразовательных организаций / А. А. Вигасин, Г. И. Годер, И. С. Свенцицкая; под ред. А. А. Искендерова. – М.: Просвещение, 2019.
  2. Каждан А. В поисках минувших столетий. – М.: МК-Периодика, 2002.
  3. Рубинштейн Р. Разгаданные письмена. – Л.: Учпедгиз, 1960.

Теоретический материал для самостоятельного изучения

Само слово «история» – греческое. Им обозначали рассказы очевидцев о событиях. В этом значении оно до сих пор живёт в обиходной речи, мы говорим «со мной случилась такая вот история» или «я попал в неприятную историю». «Первым историком» называют Геродота (V в. до н. э.). Он видел смысл истории в том, «…чтобы… великие и дивные дела, эллинами и варварами совершенные, не остались бесславными». Другими словами, древние историки занимались сбором рассказов, а сама история – хранением памяти о событиях.

В наше время история – наука, изучающая прошлое. Главная задача исторической науки – попытаться воссоздать и понять ход событий. Однако реконструкции поддается только часть прошлого, отразившаяся в сохранившихся источниках. Поэтому все формы исторического знания содержат лишь большую или меньшую часть истины.

Сведения о прошлом историки получают из исторических источников. Именно они помогают нам отделить факты от выдумки.

Историческим источником является сохранившийся с прошлых времён до наших дней объект, несущий в себе сведения о жизни в прошлом. Это могут быть предметы одежды, книги, посуда, оружие, детские игрушки, дома, музыкальные произведения и даже вырытые каналы и построенные дамбы.

Для удобства изучения источники подразделяют на вещественные, письменные и устные. Письменными источниками могут быть приказы, летописи, мемуары, письма, отчеты. К устным относятся рассказы очевидцев, песни, анекдоты, предания. Вещественные исторические источники – здания, предметы быта, оружие, сакральные (религиозные) предметы и многое другое.

Когда историк работает с источником, он сначала выясняет его происхождение: при каких обстоятельствах он возник. Затем устанавливает автора, выясняет: оригинал это или чей-то пересказ? Как он попал в руки историков? После этого учёный анализирует исторический источник, извлекая из него прямую информацию и косвенную. Прямая информация – это те сведения, которые автор вложил специально, целенаправленно. В то же время вольно или невольно автор наряду с этой прямой информацией передаёт косвенную. Косвенная информация – это то, что он передал из прошлого как бы “случайно”, попутно с прямой информацией.

Например, житель древнего Новгорода написал своему брату записку на бересте, и в ней попросил его одолжить 3 гривны. Прямая информация – сам факт просьбы, а косвенная – то, что новгородцы писали на бересте, выцарапывали буквы (а не писали попросил его одолжить 3 гривны.

Береста

Работа историка очень сложная. И на помощь приходят смежные, или вспомогательные дисциплины. Это части исторической науки, которые занимаются изучением конкретных источников, создают инструменты для исторического исследования. Например, вспомогательной дисциплиной является геральдика – наука о гербах, генеалогия изучает родственные связи, метрология – наука о единицах площади, длины, объёма. Кроме вспомогательных дисциплин существуют тесно связанные с историей отдельные науки. Это в первую очередь археология – наука, изучающая прошлое человечества по вещественным источникам, и этнография – наука, изучающая происхождение, расселение народов мира, их бытовые и культурные особенности.

Как же работает ученый-историк? Сначала он определяет актуальный вопрос. Это может быть любое неизученное событие или явление, любое незнание или непонимание.

После этого надо сформулировать цель своего исследования и выдвинуть рабочую гипотезу (научное предположение). После того, как стало ясно, что и зачем предстоит сделать, историк принимается за изучение работ предыдущих исследователей. Совокупность исследований в области истории, посвящённых определённой теме или исторической эпохе называются историографией.

Учреждение, занимающееся сбором, изучением, хранением и экспонированием предметов – памятников истории и культуры, называется музеем. В современном мире насчитывается около 100 тысяч музеев, но это цифра примерная, так как сосчитать все музеи мира просто невозможно – их бесчисленное множество.

Выделяют крупнейшие музеи мира, такие как Лувр во Франции, Музей мадам Тюссо в Великобритании, Музей Метрополитен в Нью-Йорке. Россия также может похвастаться музеями мирового уровня, такими как Государственный Исторический музей, расположенный на Красной площади в Москве, Кунсткамера в Санкт-Петербурге, музей оружия в Туле.

Примеры и разбор решения заданий тренировочного модуля

Задание 1. Ответьте на вопросы, чтобы увидеть рисунок. Для каждого верного утверждения поставьте «1», для каждого неверного утверждения – «0».

Генеалогия – наука о гербах.

Хронология – наука об измерении времени.

Ономастика рассматривает денежные купюры как исторический источник.

Нумизматика –- наука, извлекающая информацию из монет.

Пояснение: Необходимо обратиться к тексту урока и вспомнить, что наука о гербах геральдика. Утверждение неверное.

Хронология – наука об измерении времени. Это правильный ответ.

Ономастика – наука, изучающая любые собственные имена, историю их возникновения. Ответ неверный.

Нумизматика –- наука, извлекающая информацию из монет. Это правильный ответ

Если все ответы верны, то линии соединяются в щит.

Задание 2

. Из какого языка пришло к нам слово «история»? Выберите один вариант ответа.
Греческого
Армянского
Египетского
Английского

Ответ: Греческого.

Пояснение: Необходимо вспомнить, что «Первым историком» называют Геродота (V в. до н. э.). Он является древнегреческим историком.

Что такое вспомогательные исторические дисциплины

Что такое вспомогательные исторические дисциплины

Историческая наука строит свои выводы на материале исторических источников. Под историческим источником понимают все остатки прошлого, которые связаны с деятельностью людей и отражают историю человеческого общества. Продукты и следы деятельности людей дошли до нас в виде источников вещественных (остатков орудий труда и оружия, предметов быта, архитектурных сооружений), лингвистических (языка), этнографических (нравов, обычаев), устных (фольклора) и др. С появлением и развитием письменности возникли письменные источники, а в новейшее время, благодаря развитию техники, — звуковые записи, фото- и кинодокументы. Приемами выявления, классификацией, разработкой комплексной методики обработки, изучения и использования источников занимается

источниковедение.

Как выглядит процесс работы с историческими источниками? Каковы основные принципы и методы их научной критики, разрабатываемые источниковедением?

Первый этап научной критики связан с получением информации о происхождении источника. Для письменного источника это означает установление времени и места его составления, авторства, условий написания и подлинности, восстановление утраченных мест и первоначального текста, установление редакций, копий, списков. Первый этап критики требует от исследователя глубокого анализа текста, данных языка, имен собственных, географических и топографических сведений, наблюдения за формуляром, почерком, знаками письма и материала для письма, использования метрологических, хронологических, сфрагистических и нумизматических данных. Условно этот этап анализа исторического источника называется этапом внешней критики. Решив задачи внешней критики, имеющей целью определение степени правомерности использования источника в научном исследовании, историк переходит к следующему этапу, условно называемому внутренней критикой источника.

Внутренняя критика основана на изучении содержания источника и имеет целью установление его достоверности, т. е. выяснение степени соответствия жизненных явлений их отражению в источнике. В процессе внутренней критики устанавливается полнота информации и научная ценность источника. Задачи внутренней критики письменных источников требуют прежде всего учета социальной позиции, национальной и культурной принадлежности их авторов. Совокупность этих факторов оказывает решающее влияние на содержание и полноту такого источника. Автор может проигнорировать или видоизменить одни факты и, напротив, выделить те из них, в подробном освещении которых он заинтересован. Определенное влияние на автора оказывает и историческая обстановка, в которой он живет и работает.

Задачи внешней и внутренней критики нельзя рассматривать изолированно. Напротив, они тесно связаны между собой, поскольку служат общей цели — всестороннему изучению, оценке содержания и значения источника.

Источниковедческая критика источника предусматривает использование приемов вспомогательных исторических дисциплин. Вспомогательными историческими дисциплинами называются дисциплины, имеющие свою область исследования и разрабатывающие специфические методики и технические приемы в целях решения задач преимущественно внешней критики определенного вида источника. К числу вспомогательных исторических дисциплин относятся палеография, археография, метрология, хронология, сфрагистика, геральдика, нумизматика, генеалогия, ономастика, дипломатика, эпиграфика, кодикология и др.

Предмет исследования вспомогательных исторических дисциплин и разрабатываемые этими дисциплинами теоретические вопросы определяются характером материала источника, содержащего письменную информацию (пергамен, бумага, береста, камень, металл), типом источника (письменный источник, печать, монета, герб), видом источника (акт, летопись, хроника, мемуары).

Объектом исследования палеографии являются внешние признаки рукописных источников и связанные с ними графика букв, материал для письма, художественные украшения. Хронология исследует различные системы счисления времени, разрабатывает методики обработки прямой и косвенной датирующей информации. Метрология исследует существовавшие в разные периоды истории меры длины (протяженности), веса (тяжести), поверхности (площади) и вместимости (объема), их соотношения с современной системой мер. Областью изучения сфрагистики являются печати, сохранившиеся при документах и в oтрыве от них, а геральдики — гербы. Нумизматика изучает денежно-весовые системы, монеты, надписи на них и денежное обращение. Генеалогия занимается вопросами происхождения семей и родов, отдельных лиц и родственных связей, составлением родословных. Ономастика изучает имена собственные, а историческая ономастика — их историю. Объектом изучения дипломатики является формулярный анализ и содержание актов, т. е. вообще официальных документов (грамот, протоколов, записей и т. д.). Эпиграфика исследует надписи и эволюцию знаков письма на твердых телах (камне, металле, кости, глиняных предметах). Археография разрабатывает правила и методы издания исторических источников. (Археографию можно отнести к прикладным историческим дисциплинам.)

Особенности методических приемов каждой из вспомогательных исторических дисциплин обусловлены спецификой предмета их исследования, а эффективность приемов зависит от уровня разработки теоретических вопросов любой из дисциплин. Таким образом, каждая из вспомогательных исторических дисциплин имеет свои приемы и свой объект исследования. Но цель у них одна — помочь исследователю всесторонне изучать исторический источник, дать максимум информации о его происхождении.

Любая вспомогательная историческая дисциплина сопоставляет свои наблюдения с наблюдениями других смежных дисциплин и развивается во взаимодействии с ними. Так, палеография тесно связана с хронологией. Знание палеографии помогает прочесть буквенные изображения цифр, а палеографические наблюдения над материалом для письма, знаками графики, украшениями могут служить косвенным доказательством точности датировки. Без палеографических навыков трудно прочесть надпись на камне, старинной монете или печати, а особенности графики букв могут приблизительно указывать на время их появления. В этом плане нумизматика, сфрагистика, эпиграфика связаны с палеографией. Генеалогия тесно связана с хронологией, без данных которой невозможно проследить родословную. Изображение гербов на печатях и монетах сближает сфрагистику и нумизматику с геральдикой. Генеалогия тесно связана с ономастикой, а область денежно-весовых систем метрологии — с нумизматикой. Археография тесно связана с палеографией, так как разрабатывает методы передачи архивных текстов. Связь между вспомогательными историческими дисциплинами говорит о необходимости комплексного использования их методик и сопоставления выводов каждой из них.

Каково соотношение источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин? Задачи и исследовательские приемы источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин переплетены и взаимосвязаны. Но источниковедение, занимающееся классификацией источников, разрабатывающее комплексную методику всесторонней внешней и внутренней критики источника и анализирующее всю их совокупность, шире любой из вспомогательных исторических дисциплин, поскольку каждая из них ограничена «своим» объектом исследования и «работает» своими методами. Выводы же любой из вспомогательных исторических дисциплин в совокупности используются в источниковедческом анализе для определения как происхождения, так и содержания источника.

Углубление теоретических вопросов и на их основе частных методик вспомогательных исторических дисциплин привело к тому, что они стали решать не только традиционные задачи источниковедческой критики, но и давать материал для выводов в области социально-экономической, политической и культурной истории. Например, наблюдения над графикой букв в палеографии помогли в решении вопроса об уровне развития письменности, образованности и специфике работы государственных учреждений; водяные знаки, служившие в палеографии средством датировки бумаги, рассматриваются как показатель технологии бумажной промышленности и культурных связей. Печати, сохранившиеся в отрыве от документов, служат материалом для выводов об эволюции государственного аппарата и древних государственных институтов, а монеты и монетные клады используются для характеристики уровня товарно-денежных отношений и рыночных связей. Знание метрологических единиц помогает уяснению тяжести фискального обложения, объема сельскохозяйственного производства и т.  д. Генеалогия имеет значение для выводов о характере экономических и политических отношений, социальной структуры общества, а примыкающая к ней система социального этикета раскрывает определенные социальные отношения. Ономастика позволяет глубже раскрыть демографические процессы.

Прямой выход вспомогательных исторических дисциплин на историю свидетельствует о том, что их применение не ограничивается только рамками источниковедческой критики, а может иметь и вполне самостоятельное значение в исследовании общих вопросов исторического процесса. В связи с этим вспомогательные исторические дисциплины имеют достаточное основание называться специальными, и это наименование (наряду с традиционным) сегодня принято.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Научная революция — Гуманитарный портал

Понимание научной революции

Научная революция — это новый этап развития науки (см.  Наука), который включает в себя радикальное и глобальное изменение процесса и содержания системы научного познания, обусловленное переходом к новым теоретическим и методологическим основаниям, к новым фундаментальным понятиям и методам, к новой научной картине мира (см. Научная картина мира). Как правило, научная революция также связана с качественными преобразованиями физических средств наблюдения и экспериментирования, с новыми способами и методами оценки и интерпретации эмпирических данных, с новыми идеалами объяснения, обоснованности и организации научного знания.

Научные революции различаются по глубине и широте охвата структурных элементов науки, по типу изменений её концептуальных, методологических и культурных оснований. В структуру оснований науки входят: идеалы и нормы исследования (доказательность и обоснованность знания, нормы объяснения и описания, построения и организации знания), научная картина мира и философские основания науки. Соответственно этой структуризации выделяются основные типы научных революций:

  1. Перестройка картины мира без радикального изменения идеалов и норм исследования и философских оснований науки (например, внедрение атомизма в представления о химических процессах в начале XIX века, переход современной физики элементарных частиц к синтетическим кварковым моделям и так далее).
  2. Перестройка научной картины мира, сопровождающееся частичной или радикальной заменой идеалов и норм научного исследования, а также его философских оснований (например, возникновение квантово-релятивистской физики или синергетической модели космической эволюции).

Научная революция является сложным поэтапным процессом и содержит широкий спектр внутренних и внешних факторов, взаимодействующих между собой.

К числу «внутренних» факторов научной революции относятся: накопление аномалий и противоречий в результатах исследований и фактов, не находящих объяснения в концептуальных и методологических рамках той или иной научной дисциплины; антиномий, возникающих при решении задач, требующих перестройки концептуальных оснований теории; совершенствование средств и методов исследования, расширяющих диапазон исследуемых объектов; возникновение альтернативных теоретических систем, конкурирующих между собой по способности увеличивать «эмпирическое содержание» науки, то есть область объясняемых и предсказываемых ей фактов.

К числу «внешних» факторов научной революции относятся: философское переосмысление научной картины мира, переоценку ведущих познавательных ценностей и идеалов познания и их места в культуре, а также процессы смены научных лидеров, взаимодействие науки с другими социальными институтами, изменение соотношений в структурах общественного производства, приводящее к сращению научных и технических процессов, выдвижение на первый план принципиально новых потребностей людей (экономических, политических, духовных и других).

Таким образом, о революционности происходящих изменений в науке можно судить на основании комплексного «многомерного» анализа, объектом которого является наука в единстве её различных измерений: предметно-логического, социологического, институционального и других. Принципы такого анализа определяются концептуальным аппаратом гносеологической теории, в рамках которой формулируются основные представления о научной рациональности и её историческом развитии. Представления о научной революции варьируются в зависимости от выбора такого аппарата.

Так, в рамках неопозитивистской философии науки понятие научной революции фигурирует лишь как методологическая метафора, выражающая условное деление кумулятивного в своей основе роста научного знания на периоды господства определённых индуктивных обобщений, выступающих как «законы природы». Переход к «законам» более высокого уровня и смена прежних обобщений совершаются по одним и тем же методологическим канонам; удостоверенное опытом знание сохраняет своё значение в любой последующей систематизации, возможно, в качестве предельного случая (например, законы классической механики рассматриваются как предельные случаи релятивистской и так далее).

Столь же «метафорическую роль» понятие научной революции играет и в «критическом рационализме» (К. Поппер и другие): революции в науке происходят постоянно, каждое опровержение принятой и выдвижение новой «смелой» (то есть ещё более подверженной опровержениям) гипотезы можно в принципе считать научной революцией. Поэтому научная революция в критико-рационалистической интерпретации — это факт смены научных (прежде всего фундаментальных) теорий, рассматриваемый сквозь призму его логико-методологической (рациональной) реконструкции, но не событие реальной истории науки и культуры. Такова же основа понимания научной революции И. Лакатосом. Историк лишь «задним числом», применив схему рациональной реконструкции к прошедшим событиям, может решить, была ли эта смена переходом к более прогрессивной программе (увеличивающей своё эмпирическое содержание благодаря заложенному в ней эвристическому потенциалу) или же следствием «иррациональных» решений (например, ошибочной оценки программы научным сообществом). В науке постоянно соперничают различные программы, методы и так далее, которые на время выходят на первый план, но затем оттесняются более удачливыми конкурентами или существенно реконструируются.

Понятие научной революции метафорично и в исторически ориентированных концепциях науки (Т. Кун, С.  Тулмин и другие), однако смысл метафоры здесь иной: она означает скачок через пропасть между «несоизмеримыми» парадигмами, совершаемый как «гештальт-переключение» в сознании членов научных сообществ. В этих концепциях основное внимание уделяется психологическим и социологическим аспектам концептуальных изменений, возможность «рациональной реконструкции» научной революции либо отрицается, либо допускается за счёт такой трактовки научной рациональности, при которой последняя отождествляется с совокупностью успешных решений научной элиты.

В дискуссиях по проблемам научных революций в конце XX века определяется устойчивая тенденция междисциплинарного, комплексного исследования научных революций как объекта философско-методологического, историко-научного и культурологического анализа.

Феномен научной революции

Возникновение научной революции

В процессе развития науки научное познание периодически сталкивается с принципиально новыми типами объектов и проблемами исследований, требующими иного видения реальности по сравнению с тем, которое предполагает сложившаяся в тот или иной исторический период картина мира. Новые задачи могут потребовать изменения оснований науки и схемы метода познавательной деятельности, представленной системой идеалов и норм исследования. В этой ситуации рост научного знания предполагает перестройку оснований науки, которая может осуществляться в двух разновидностях:

  1. как революция, связанная с трансформацией специальной картины мира без существенных изменений идеалов и норм исследования;
  2. как революция, в период которой вместе с картиной мира радикально меняются идеалы и нормы науки.

Новая картина исследуемой реальности и новые нормы познавательной деятельности, утверждаясь в некоторой науке, затем могут оказать революционизирующее воздействие на другие науки. В этой связи можно выделить два пути перестройки оснований исследования:

  1. за счёт внутридисциплинарного развития знаний;
  2. за счёт междисциплинарных связей, «прививки» парадигмальных установок одной науки на другую.

Оба указанных пути в реальной истории науки как бы накладываются друг на друга, поэтому в большинстве случаев правильнее говорить о доминировании одного из них в каждой из наук на том или ином этапе её исторического развития.

Перестройка оснований научной дисциплины в результате её внутреннего развития обычно начинается с накопления фактов, которые не находят объяснения в рамках ранее сложившейся картины мира или приводят к парадоксам (см. Парадокс) при попытках их теоретической ассимиляции. Такие факты выражают характеристики новых типов объектов, которые наука втягивает в орбиту исследования в процессе решения специальных эмпирических и теоретических задач. К обнаружению указанных объектов может привести совершенствование средств и методов исследования (например, появление новых приборов, аппаратуры, приёмов наблюдения, новых математических средств и так далее). В свою очередь, указанные парадоксы являются своеобразным сигналом того, что наука натолкнулась на какой-то новый тип процесса, существенные черты которого не учтены в представлениях принятой научной картины мира.

Пересмотр картины мира и идеалов познания всегда начинается с критического осмысления их природы. Если ранее они воспринимались как выражение самого существа исследуемой реальности и процедур научного познания, то теперь осознается их относительный, преходящий характер. Такое осознание предполагает постановку вопросов об отношении картины мира к исследуемой реальности и понимании историчности идеалов познания. Постановка таких вопросов означает, что исследователь из сферы специально научных проблем выходит в сферу философской проблематики. Философский анализ является необходимым моментом критики старых оснований научного поиска. Но кроме этой, критической функции, философия выполняет конструктивную функцию, помогая выработать новые основания исследования. Ни картина мира, ни идеалы объяснения, обоснования и организации знаний не могут быть получены чисто индуктивным путём из нового эмпирического материала. Сам этот материал организуется и объясняется в соответствии с некоторыми способами его видения, а эти способы задают картина мира и идеалы познания. Новый эмпирический материал может обнаружить лишь несоответствие старого видения новой реальности, но сам по себе не указывает, как нужно перестроить это видение.

Перестройка картины мира и идеалов познания требует особых идей, которые позволяют перегруппировать элементы старых представлений о реальности и процедурах её познания, элиминировать часть из них, включить новые элементы с тем, чтобы разрешить имеющиеся парадоксы и ассимилировать накопленные факты. Такие идеи формируются в сфере философского анализа познавательных ситуаций науки. Они играют роль весьма общей эвристики, обеспечивающей интенсивное развитие исследований. В истории современной физики примерами тому могут служить философский анализ понятий пространства и времени, а также анализ операциональных оснований физической теории, проделанный А. Эйнштейном и предшествовавший перестройке представлений об абсолютном пространстве и времени классической физики.

Философско-методологические средства активно используются при перестройке оснований науки и в той ситуации, когда доминирующую роль играют факторы междисциплинарного взаимодействия. Особенности этого варианта научной революции состоят в том, что для преобразования картины реальности и норм исследования некоторой науки в принципе не обязательно, чтобы в ней были зафиксированы парадоксы. Преобразование её оснований осуществляется за счёт переноса парадигмальных установок и принципов из других дисциплин, что заставляет исследователей по-новому оценить ещё не объяснённые факты (если раньше считалось, по крайней мере большинством исследователей, что указанные факты можно объяснить в рамках ранее принятых оснований науки, то давление новых установок способно породить оценку указанных фактов как аномалий, объяснение которых предполагает перестройку оснований исследования). Обычно в качестве парадигмальных принципов, «прививаемых» в другие науки, выступают компоненты оснований лидирующей науки. Ядро её картины реальности образует в определённую историческую эпоху фундамент общей научной картины мира, а принятые в ней идеалы и нормы обретают общенаучный статус. Философское осмысление и обоснование этого статуса подготавливает почву для трансляции некоторых идей, принципов и методов лидирующей дисциплины в другие науки.

Внедряясь в новую отрасль исследования, парадигмальные принципы науки затем как бы «прикладываются» к специфике новой области, превращаясь в картину реальности соответствующей научной дисциплины и в новые для неё нормативы исследования. Парадигмальные принципы, модифицированные и развитые применительно к специфике объектов некоторой дисциплины, затем могут оказать обратное воздействие на те науки, из которых они были первоначально заимствованы. В частности, развитые в химии представления о молекулах как соединении атомов затем вошли в общую научную картину мира и через неё оказали значительное воздействие на физику в период разработки молекулярно-кинетической теории теплоты.

На современном этапе развития научного знания в связи с усиливающимися процессами взаимодействия наук способы перестройки оснований за счёт «прививки» парадигмальных установок из одной науки в другие всё активнее начинают влиять на внутридисциплинарные механизмы интенсивного роста знаний и даже управлять этими механизмами.

Научная революция как выбор новых стратегий исследования

Перестройка оснований научного исследования означает изменение самой стратегии научного поиска. Однако всякая новая стратегия утверждается не сразу, а в длительной борьбе с прежними установками и традиционными видениями реальности. Процесс утверждения в науке её новых оснований определён не только предсказанием новых фактов и генерацией конкретных теоретических моделей, но и причинами социокультурного характера. Новые познавательные установки и генерированные ими знания должны быть внедрены в культуру соответствующей исторической эпохи и согласованы с лежащими в её фундаменте ценностями и мировоззренческими структурами. Перестройка оснований науки в период научной революции с этой точки зрения представляет собой выбор особых направлений роста знаний, обеспечивающих как расширение диапазона исследования объектов, так и определённую скоррелированность динамики знания с ценностями и мировоззренческими установками соответствующей исторической эпохи.

В период научной революции имеются несколько возможных путей роста знания, которые, однако, не все реализуются в действительной истории науки. Можно выделить два аспекта нелинейности роста знаний.

Первый аспект нелинейности роста научного знания связан с конкуренцией исследовательских программ в рамках отдельно взятой отрасли науки. Победа одной и вырождение другой программы направляют развитие этой отрасли науки по определённому руслу, но вместе с тем закрывают какие-то иные пути её возможного развития. Тип научного мышления, складывающийся в культуре некоторой исторической эпохи, всегда скоррелирован с характером общения и деятельности людей данной эпохи, обусловлен контекстом её культуры. Факторы социальной детерминации познания воздействуют на соперничество исследовательских программ, активизируя одни пути их развёртывания и притормаживая другие. В результате «селективной работы» этих факторов в рамках каждой научной дисциплины реализуются лишь некоторые из потенциально возможных путей научного развития, а остальные остаются нереализованными тенденциями.

Второй аспект нелинейности роста научного знания связан со взаимодействием научных дисциплин, обусловленным в свою очередь особенностями как исследуемых объектов, так и социокультурной среды, внутри которой развивается наука. Возникновение новых отраслей знания, смена лидеров науки, революции, связанные с преобразованиями картин исследуемой реальности и нормативов научной деятельности в отдельных её отраслях, могут оказывать существенное воздействие на другие отрасли знания, изменяя их видение реальности, их идеалы и нормы исследования. Все эти процессы взаимодействия наук опосредуются различными феноменами культуры и сами оказывают на них активное обратное воздействие.

Таким образом, развитие науки (как, впрочем, и любой другой процесс развития) осуществляется как превращение возможности в действительность, и не все возможности реализуются в её истории. При прогнозировании таких процессов всегда строят дерево возможностей, учитывают различные варианты и направления развития. Представления о жёстко детерминированном развитии науки возникают только при ретроспективном рассмотрении, когда становится возможным анализировать историю, уже зная конечный результат, и восстановить логику движения идей, приводящих к этому результату. Но были возможны и такие направления, которые могли бы реализоваться при других поворотах исторического развития цивилизации, но они оказались «закрытыми» в уже осуществившейся реальной истории науки. В эпоху научных революций, когда осуществляется перестройка оснований науки, культура как бы отбирает из нескольких потенциально возможных линий будущей истории науки те, которые наилучшим образом соответствуют фундаментальным ценностям и мировоззренческим структурам, доминирующим в данной культуре.

Глобальные научные революции: от классической к постнеклассической науке

В истории развития науки можно выделить такие периоды, когда преобразовывались все компоненты её оснований. Смена научных картин мира сопровождалась коренным изменением нормативных структур исследования, а также философских оснований науки. Эти периоды правомерно рассматривать как глобальные революции, которые привели к радикальному изменению типа научной рациональности. В истории естествознания можно обнаружить четыре таких революции.

Первая глобальная научная революция

Первой глобальной научной революцией был переход от средневековых представлений о Космосе к механистической картине мира в XVII–XVIII веках, ознаменовавший собой становление классического естествознания. Его возникновение было неразрывно связано с формированием особой системы идеалов и норм исследования, в которых, с одной стороны, выражались установки классической науки, а с другой — осуществлялась их конкретизация с учётом доминанты механики в системе научного знания данной эпохи.

Через все классическое естествознание начиная с XVII века проходит идея, согласно которой объективность и предметность научного знания достигается только тогда, когда из описания и объяснения исключается всё, что относится к субъекту и процедурам его познавательной деятельности. Эти процедуры принимались как раз навсегда данные и неизменные. Идеалом было построение абсолютно истинной картины природы. При этом главное внимание уделялось поиску очевидных, наглядных, «вытекающих из опыта» онтологических принципов (см. Онтология), на базе которых можно строить теории, объясняющие и предсказывающие опытные факты. В XVII–XVIII столетиях эти идеалы и нормативы исследования сплавлялись с целым рядом конкретизирующих положений, которые выражали установки механистического понимания природы. Объяснение истолковывалось как поиск механических причин и субстанций — носителей сил, которые детерминируют наблюдаемые явления. В понимание обоснования включалась идея редукции знания о природе к фундаментальным принципам и представлениям механики. В соответствии с этими установками строилась и развивалась механистическая картина природы, которая выступала одновременно и как картина реальности, применительно к сфере физического знания, и как общенаучная картина мира.

Наряду с этим, идеалы, нормы и онтологические принципы естествознания XVII–XVIII столетий опирались на специфическую систему философских оснований, в которых доминирующую роль играли идеи механицизма. В качестве эпистемологической составляющей этой системы выступали представления о познании как наблюдении и экспериментировании с объектами природы, которые раскрывают тайны своего бытия познающему разуму, причём сам разум наделялся статусом суверенности. В идеале он трактовался как дистанцированный от вещей, как бы со стороны наблюдающий и исследующий их, не детерминированный никакими предпосылками, кроме свойств и характеристик изучаемых объектов. Эта система эпистемологических идей соединялась с особыми представлениями об изучаемых объектах. Они рассматривались преимущественно в качестве малых систем (механических устройств) и соответственно этому применялась «категориальная сетка», определяющая понимание и познание природы, которая обеспечивала успех механики и предопределяла редукцию к её представлениям всех других областей естественнонаучного исследования.

Вторая глобальная научная революция

Радикальные перемены в целостной и относительно устойчивой системе оснований естествознания произошли в конце XVIII — первой половине XIX века. Их можно рассматривать как вторую глобальную научную революцию, определившую переход к новому состоянию естествознания — дисциплинарно организованной науке. В это время механистическая картина мира утрачивает статус общенаучной. В биологии, химии и других областях знания формируются специфические картины реальности, нередуцируемые к механистической. Одновременно происходит дифференциация дисциплинарных идеалов и норм исследования. Например, в биологии возникают идеалы эволюционного объяснения, в то время как физика продолжает строить свои знания, абстрагируясь от идеи развития. Но и в ней, с разработкой теории поля, начинают постепенно размываться ранее доминировавшие нормы механического объяснения. Все эти изменения затрагивали главным образом третий слой организации идеалов и норм исследования, выражающий специфику изучаемых объектов. Что же касается общих познавательных установок классической науки, то они ещё сохраняются в данный исторический период.

Соответственно особенностям дисциплинарной организации науки видоизменяются её философские основания. Они становятся Гетерогенными, включают довольно широкий спектр смыслов тех основных категориальных схем, в соответствии с которыми осваиваются объекты (от сохранения в определённых пределах механицистской традиции до включения в понимание «вещи», «состояния», «процесса» и другие идеи развития). В эпистемологии центральной становится проблема соотношения разнообразных методов науки, синтеза знаний и классификации наук. Выдвижение её на передний план связано с утратой прежней целостности научной картины мира, а также с появлением специфики нормативных структур в различных областях научного исследования. Поиск путей единства науки, проблема дифференциации и интеграции знания превращаются в одну из фундаментальных философских проблем, сохраняя свою остроту на протяжении всего последующего развития науки.

Третья глобальная научная революция

Первая и вторая глобальные революции в естествознании протекали как формирование и развитие классической науки и её стиля мышления. Третья глобальная научная революция была связана с преобразованием этого стиля и становлением нового, неклассического естествознания. Она охватывает период с конца XIX до середины XX столетия. В эту эпоху происходит своеобразная цепная реакция революционных перемен в различных областях знания: в физике (открытие делимости атома, становление релятивистской и квантовой теории), в космологии (концепция нестационарной Вселенной), в химии (квантовая химия), в биологии (становление генетики). Наряду с ними возникает кибернетика и теория систем, сыгравшие наиболее важную роль в развитии современной научной картины мира.

В процессе всех этих революционных преобразований формировались идеалы и нормы новой, неклассической науки. Они характеризовались отказом от прямолинейного онтологизма и пониманием относительной истинности теорий и картины природы, выработанной на том или ином этапе развития естествознания. В противовес идеалу единственно истинной теории, объясняющей исследуемые объекты, допускается истинность нескольких отличающихся друг от друга конкретных теоретических описаний одной и той же реальности, поскольку в каждом из них может содержаться момент объективно-истинного знания. Осмысливаются корреляции между онтологическими постулатами науки и характеристиками метода, посредством которого осваивается объект. В связи с этим принимаются такие типы объяснения и описания, которые в явном виде содержат ссылки на средства и операции познавательной деятельности.

Изменяются идеалы и нормы доказательности и обоснования знания. В отличие от классических образцов, обоснование теорий, например, в квантово-релятивистской физике предполагало экспликацию при изложении теории операциональной основы вводимой системы понятий (принцип наблюдаемости) и выяснение связей между новой и предшествующими ей теориями (принцип соответствия). Новая система познавательных идеалов и норм обеспечивала значительное расширение поля исследуемых объектов, открывая пути к освоению сложных саморегулирующихся систем. В отличие от малых систем такие объекты характеризуются уровневой организацией, наличием относительно автономных и вариабельных подсистем, массовым стохастическим взаимодействием их элементов, существованием управляющего уровня и обратных связей, обеспечивающих целостность системы. Именно включение таких объектов в процесс научного исследования вызвало резкие перестройки в картинах реальности ведущих областей естествознания. Процессы интеграции этих картин и развитие общенаучной картины мира стали осуществляться на базе представлений о природе как сложной динамической системе. Этому способствовало открытие специфики законов микро-, макро- и мега-мира в физике и космологии, интенсивное исследование механизмов наследственности в тесной связи с изучением надорганизменных уровней организации жизни, обнаружение кибернетикой общих законов управления и обратной связи. Тем самым создавались предпосылки для построения целостной картины природы, в которой прослеживалась иерархическая организованность Вселенной как сложного динамического единства. Картины реальности, вырабатываемые в отдельных науках, на этом этапе ещё сохраняли свою самостоятельность, но каждая из них участвовала в формировании представлений, которые затем включались в общенаучную картину мира. Последняя, в свою очередь, рассматривалась не как точный и окончательный портрет природы, а как постоянно уточняемая и развивающаяся система относительно истинного знания о мире.

Все эти радикальные сдвиги в представлениях о мире и процедурах его исследования сопровождались формированием новых философских оснований науки. Идея исторической изменчивости научного знания, относительной истинности вырабатываемых в науке онтологических принципов соединялась с новыми представлениями об активности субъекта познания. Он рассматривался уже не как дистанцированный от изучаемого мира, а как находящийся внутри него, детерминированный им. Возникает понимание того обстоятельства, что ответы природы на наши вопросы определяются не только устройством самой природы, но и способом нашей постановки вопросов, который зависит от исторического развития средств и методов познавательной деятельности. На этой основе вырастало новое понимание категорий истины, объективности, факта, теории, объяснения, и так далее. Радикально видоизменялась и «онтологическая подсистема» философских оснований науки. Развитие квантово-релятивистской физики, биологии и кибернетики было связано с включением новых смыслов в категории части и целого, причинности, случайности и необходимости, вещи, процесса, состояния и другие. Новая «категориальная сетка» вводила новый образ объекта, который представал как сложная система. Представления о соотношении части и целого применительно к таким системам включают идеи несводимости состояний целого к сумме состояний его частей. Важную роль при описании динамики системы начинают играть категории случайности, потенциально возможного и действительного (см. Возможность и действительность). Новым содержанием наполняется категория объекта: он рассматривается уже не как себетождественная вещь (тело), а как процесс, воспроизводящий некоторые устойчивые состояния и изменчивый в ряде других характеристик.

Все указанные перестройки оснований науки, характеризовавшие глобальные революции в естествознании, были вызваны не только его экспансией в новые предметные области и обнаружением новых типов объектов, но и изменениями места и функций науки в общественной жизни (см. Общество). Основания естествознания в эпоху его становления (первая революция) складывались в контексте рационалистического мировоззрения ранних буржуазных революций, формирования нового (по сравнению с идеологией Средневековья) понимания отношений человека к природе, новых представлений о предназначении познания, истинности знаний, и так далее.

Становление оснований дисциплинарного естествознания конца XVIII — первой половины XIX века происходило на фоне резко усиливающейся производительной роли науки, превращения научных знаний в особый продукт, имеющий товарную цену и приносящий прибыль при его производственном потреблении. В этот период начинает формироваться система прикладных и инженерно-технических наук как посредника между фундаментальными знаниями и производством. Различные сферы научной деятельности специализируются и складываются соответствующие этой специализации научные сообщества.

Переход от классического к неклассическому естествознанию был подготовлен изменением структур духовного производства в европейской культуре второй половины XIX — начала XX века, кризисом мировоззренческих установок классического рационализма, формированием в различных сферах духовной культуры нового понимания рациональности, когда сознание, постигающее действительность, постоянно наталкивается на ситуации своей погружённости в саму эту действительность, ощущая свою зависимость от социальных обстоятельств, которые во многом определяют установки познания, его ценностные и целевые ориентации.

Четвёртая глобальная научная революция

В последней трети XX столетия возникли новые радикальные изменения в основаниях науки, которые можно охарактеризовать как четвёртую глобальную научную революцию, в ходе которой рождается новая постнеклассическая наука.

Интенсивное применение научных знаний практически во всех сферах социальной жизни, изменение самого характера научной деятельности, связанное с революцией в средствах хранения и получения знаний (компьютеризация науки, появление сложных и дорогостоящих приборных комплексов, которые обслуживают исследовательские коллективы и функционируют аналогично средствам промышленного производства) меняет характер научной деятельности. Наряду с дисциплинарными исследованиями на передний план всё более выдвигаются междисциплинарные и проблемно-ориентированные формы исследовательской деятельности. Если классическая наука была ориентирована на постижение все более сужающегося, изолированного фрагмента действительности, выступавшего в качестве предмета той или иной научной дисциплины, то специфику современной науки конца XX века определяют комплексные исследовательские программы, в которых принимают участие специалисты различных областей знания. Организация таких исследований во многом зависит от определения приоритетных направлений, их финансирования, подготовки кадров и другого. В самом же процессе определения научно-исследовательских приоритетов наряду с собственно познавательными целями всё большую роль начинают играть цели экономического и социально-политического характера.

Реализация комплексных научно-исследовательских программ порождает особую ситуацию объединения в единой системе деятельности теоретических и экспериментальных исследований, прикладных и фундаментальных знаний, интенсификации прямых и обратных связей между ними. В результате усиливаются процессы взаимодействия принципов и представлений картин реальности, формирующихся в различных науках. Всё чаще изменения этих картин протекают не столько под влиянием внутридисциплинарных факторов, сколько путём «парадигмальной прививки» идей, транслируемых из других наук. В этом процессе постепенно стираются жёсткие разграничительные линии между картинами реальности, определяющими видение предмета той или иной науки. Они становятся взаимозависимыми и предстают в качестве фрагментов целостной общенаучной картины мира. На её развитие оказывают влияние не только достижения фундаментальных наук, но и результаты междисциплинарных прикладных исследований. Так, например, идеи синергетики (см. Синергетика), вызывающие переворот в системе представлений о природе, возникали и разрабатывались в ходе многочисленных прикладных исследований, выявивших эффекты фазовых переходов и образования диссипативных структур (структуры в жидкостях, химические волны, лазерные пучки, неустойчивости плазмы, явления выхлопа и флаттера).

В междисциплинарных исследованиях наука, как правило, сталкивается с такими сложными системными объектами, которые в отдельных дисциплинах зачастую изучаются лишь фрагментарно, поэтому эффекты их системности могут быть вообще не обнаружены при узкодисциплинарном подходе, а выявляются только при синтезе фундаментальных и прикладных задач в проблемно-ориентированном поиске. Объектами современных междисциплинарных исследований всё чаще становятся уникальные системы, характеризующиеся открытостью и саморазвитием. Такого типа объекты постепенно начинают определять и характер предметных областей основных фундаментальных наук, детерминируя облик современной, постнеклассической науки. Ориентация современной науки на исследование сложных исторически развивающихся систем существенно перестраивает идеалы и нормы исследовательской деятельности.

Изменяются представления и о стратегиях эмпирического исследования. Идеал воспроизводимости эксперимента применительно к развивающимся системам должен пониматься в особом смысле. Если эти системы типологизируются, то есть если можно проэкспериментировать над многими образцами, каждый из которых может быть выделен в качестве одного и того же начального состояния, то эксперимент даст один и тот же результат с учётом вероятностных линий эволюции системы. Но кроме развивающихся систем, которые образуют определённые классы объектов, существуют ещё и уникальные исторически развивающиеся системы. Эксперимент, основанный на энергетическом и силовом взаимодействии с такой системой, в принципе не позволит воспроизводить её в одном и том же начальном состоянии. Сам акт первичного «приготовления» этого состояния меняет систему, направляя её в новое русло развития, а необратимость процессов развития не позволяет вновь воссоздать начальное состояние. Поэтому для уникальных развивающихся систем требуется особая стратегия экспериментального исследования. Их эмпирический анализ осуществляется чаще всего методом вычислительного эксперимента (при помощи компьютерных систем), что позволяет выявить разнообразие возможных структур, которые способна породить система.

Среди исторически развивающихся систем современной науки особое место занимают природные комплексы, в которые включён в качестве компонента сам человек. Примерами таких «человекоразмерных» комплексов могут служить биологические объекты, объекты экологии, включая биосферу в целом (глобальная экология), объекты биотехнологии (в первую очередь генетической инженерии), системы «человек — машина» (включая сложные информационные комплексы и системы искусственного интеллекта) и так далее. При изучении «человекоразмерных» объектов поиск истины оказывается связанным с определением стратегии и возможных направлений преобразования такого объекта, что непосредственно затрагивает гуманистические ценности. С системами такого типа нельзя свободно экспериментировать. В процессе их исследования и практического освоения особую роль начинает играть знание запретов на некоторые стратегии взаимодействия, потенциально содержащие в себе катастрофические последствия. В этой связи трансформируется идеал ценностно нейтрального исследования. Объективно истинное объяснение и описание применительно к «человекоразмерным» объектам не только допускает, но и предполагает включение аксиологических факторов в состав объясняющих положений. Возникает необходимость экспликации связей фундаментальных внутринаучных ценностей (поиск истины, рост знаний) с вненаучными ценностями общесоциального характера. В современных программно-ориентированных исследованиях эта экспликация осуществляется при социальной экспертизе программ. Вместе с тем в ходе самой исследовательской деятельности с человекоразмерными объектами исследователю приходится решать ряд проблем этического характера, определяя границы возможного вмешательства в объект. Внутренняя этика науки, стимулирующая поиск истины и ориентацию на приращение нового знания, постоянно соотносится в этих условиях с общегуманистическими принципами и ценностями.

Развитие всех этих новых методологических установок и представлений об исследуемых объектах приводит к существенной модернизации философских оснований науки. Научное познание начинает рассматриваться в контексте социальных условий его бытия и его социальных последствий, как особая часть жизни общества, детерминируемая на каждом этапе своего развития общим состоянием культуры данной исторической эпохи, её ценностными ориентациями и мировоззренческими установками. Осмысливается историческая изменчивость не только онтологических постулатов, но и самих идеалов и норм познания. Соответственно развивается и обогащается содержание категорий «теория», «метод», «факт», «обоснование», «объяснение» и других. В онтологической составляющей философских оснований науки начинает доминировать «категориальная матрица», обеспечивающая понимание и познание развивающихся объектов. Возникают новые понимания категорий пространства и времени (см. Пространство и Время), категорий возможности и действительности, категории детерминации и другие.

Исторические типы научной рациональности

Три крупных стадии исторического развития науки, каждую из которых открывает глобальная научная революция, можно охарактеризовать как три исторических типа научной рациональности, сменявшие друг друга в истории техногенной цивилизации:

  1. Классическая рациональность (соответствующая классической науке в двух её состояниях — додисциплинарном и дисциплинарно организованном).
  2. Неклассическая рациональность (соответствующая неклассической науке).
  3. Постнеклассическая рациональность.

Между этими типами, как этапами развития науки, существуют своеобразные «перекрытия», причём появление каждого нового типа рациональности не отбрасывало предшествующего, а только ограничивало сферу его действия, определяя его применимость только к определённым типам проблем и задач. Каждый этап характеризуется особым состоянием научной деятельности, направленной на постоянный рост объективно-истинного знания. Если схематично представить эту деятельность как отношения «субъект — средства — объект» (включая в понимание субъекта ценностно-целевые структуры деятельности, знания и навыки применения методов и средств), то указанные этапы эволюции науки, выступающие в качестве разных типов научной рациональности, характеризуются различной глубиной рефлексии по отношению к самой научной деятельности.

Классический тип научной рациональности центрирует внимание на объекте и стремится при теоретическом объяснении и описании элиминировать всё, что относится к субъекту, средствам и операциям его деятельности. Такая элиминация рассматривается как необходимое условие получения объективно-истинного знания о мире. Цели и ценности науки, определяющие стратегии исследования и способы фрагментации мира, на этом этапе, как и на всех остальных, детерминированы доминирующими в культуре мировоззренческими установками и ценностными ориентациями. Но классическая наука не осмысливает этих детерминаций.

Классический тип научной рациональности может быть схематично представлен следующим образом:

Классический тип научной рациональности. Иллюстрация из книги В. С. Стёпина «Философия науки. Общие проблемы». — М., 2006.

Неклассический тип научной рациональности учитывает связи между знаниями об объекте и характером средств и операций деятельности. Экспликация этих связей рассматривается в качестве условий объективно-истинного описания и объяснения мира. Но связи между внутринаучными и социальными ценностями и целями по-прежнему не являются предметом научной рефлексии, хотя имплицитно они определяют характер знаний (определяют, что именно и каким способом мы выделяем и осмысливаем в мире).

Неклассический тип научной рациональности может быть схематично представлен следующим образом:

Неклассический тип научной рациональности. Иллюстрация из книги В. С. Стёпина «Философия науки. Общие проблемы». — М., 2006.

Постнеклассический тип рациональности расширяет поле рефлексии над деятельностью. Он учитывает соотнесённость получаемых знаний об объекте не только с особенностью средств и операций деятельности, но и с ценностно-целевыми структурами. Причём эксплицируется связь внутринаучных целей с вненаучными, социальными ценностями и целями.

Постнеклассический тип научной рациональности может быть схематично представлен следующим образом:

Постнеклассический тип рациональности. Иллюстрация из книги В. С. Стёпина «Философия науки. Общие проблемы». — М., 2006.

Каждый новый тип научной рациональности характеризуется особыми, свойственными ему основаниями науки, которые позволяют выделить в мире и исследовать соответствующие типы системных объектов (простые, сложные, саморазвивающиеся системы). При этом возникновение нового типа рациональности и нового образа науки не приводит к полному исчезновению представлений и методологических установок предшествующего этапа. Напротив, между ними существует преемственность. Так, неклассическая наука не устранила классическую рациональность, а только ограничила сферу её действия, так как при решении ряда задач неклассические представления о мире и познании оказывались избыточными, и исследователь мог ориентироваться на традиционно классические образцы. Точно так же становление постнеклассической науки не приводит к устранению всех представлений и познавательных установок неклассического и классического исследования, они будут использоваться в некоторых познавательных ситуациях, но только утратят статус доминирующих и определяющих облик науки.

Вспомогательные исторические науки. Археология. 5 класс. Конспект

МКОУ лицей № 11 г. Россоши Россошанского Муниципального района

Урок истории в 5 классе

( один из уроков пропидевтического курса истории)

Вспомогательные исторические науки. Археология – помощница историков.

Подготовил: Караваева А.В., учитель истории и

обществознания ВКК МКОУ лицей № 11

2015 год

г. Россошь

Цели урока: познакомить с некоторыми вспомогательными историческими науками, археологией, особенностями работы археологов, показать значение труда археологов для познания исторического прошлого; развивать умения работать с различными источниками получения знаний, использовать ранее полученные знания при изучении нового материала; воспитывать уважение к истории, как науке, уважение к истории своей страны, желание учиться, любознательность.

Ход урока

1. Проверка домашнего задания.

Беседа по вопросам.

— Что такое исторические источники?

-Какие виды исторических источников вы можете назвать? Что такое вещественные, письменные, этнографические и другие источники?

-Какие данные можно получить из различных исторических источников?

2. Изучение нового материала. Сообщение темы и целей урока.

2.1. Работа в группах.

Класс делится на четыре группы. Каждая группа получает задание и в течение 15 минут выполняет его. Для выполнения задания ученики могут воспользоваться справочной литературой в кабинете и интернетом. Приложение 1

Задание группе №1

Что изучает вспомогательная историческая наука геральдика?

Что такое «блазонирование»? Выполните блазонирование герба города Россошь

Предполагаемые ответы.

Геральдика (гербоведение) — специальная историческая дисциплина, занимающаяся изучением гербов, а также традицией и практикой их использования. Является частью эмблематики.

Блазонирование — толкование гербов, изъяснение символов, эмблем, девизов и других геральдических знаков, их прочтение, расшифровка значения и правильное описание в определенной строгой последовательности.

На новом гербе города Россошь Воронежской области изображены основные сельскохозяйственные культуры, выращиваемые в Россошанском районе, гранулы минеральных удобрений, символ слияния рек Сухая Россошь и Чёрная Калитва. Цвета символизируют чистоту неба и зелёные поля центрального Черноземья.

Задание группе №2

Что изучает вспомогательная историческая наука топонимика?

Сопоставьте названия населённых пунктов и приведённые слова. Сделайте выводы.

Россошь – соха

Москва – промозглая погода

Предполагаемые ответы.

Топонимика— наука, изучающая географические названия (топонимы), их происхождение, смысловое значение, развитие, современное состояние, написание и произношение. Топонимика является интегральной научной дисциплиной, которая находится на стыке и использует данные трёх областей знаний: географии, истории и лингвистики.

Название города происходит от слова «соха», «россоха». Город стоит на месте слияния двух рек (Сухая Россошь и Чёрная Калитва). Расположение города ассоциируется с местом разделения сохи надвое.

Москва – место, где преобладает плохая, промозглая погода (мелкий дождь, сырость, холод).

Задание группе №3

Что изучает вспомогательная историческая наука палеография?

Расскажите на чём, чем и как писали на Руси в древности?

Предполагаемые ответы.

Палеография — наука о письме и его развитии в древности; умение читать (расшифровывать) старые надписи и документы, определять их датировку и место появления.

Учащиеся могут назвать пергамент, гусиные перья, термин «красная строка», чернила, бересту, летописи, и т.п. Знания были получены школьниками из курса «Окружающий мир» в начальных классах.

Задание группе №4

Что изучает вспомогательная историческая наука нумизматика?

Что такое «аверс», «реверс»? Изобразите современную монету с двух сторон, подпишите, где какая сторона.

Предполагаемые ответы.

Нумизматика — вспомогательная историческая дисциплина, изучающая историю монетной чеканки и денежного обращения по монетам, денежным слиткам и др. памятникам (например, монетным штемпелям, документам).

Аверс — лицевая, главная сторона монет, реверс – обратная.

Задание группе №5

Что изучает вспомогательная историческая наука сфрагистика?

Что такое «экслибрис»? Найдите экслибрис на книгах в кабинете.

Предполагаемые ответы.

Сфрагистика или сигиллография — вспомогательная историческая дисциплина, изучающая печати и их оттиски на различных материалах.

Экслибрис — книжный знак, наклеиваемый владельцами библиотек на книгу, преимущественно на внутреннюю сторону переплета.

На книгах кабинета есть оттиски: библиотека лицея, семейная библиотека учителя истории и др.

2.2. Сообщения учащихся (около 15 минут). Подведение итогов, оценивание работы одноклассниками и учителем.

2.3. Рассказ учителя с демонстрацией презентации. (Презентация прилагается)

Мы сегодня познакомимся с ещё одной вспомогательной исторической наукой – археологией (Слайд № 1). Эта наука изучает историю человечества по вещественным источникам (Слайд № 2). Что может остаться, например, от строений, подвергшихся разрушению?

Фундамент, гвозди, кирпичи и т.д. Пески, засыпающие дома, могут сохранить их полностью. Ветер, поднимающий в воздух пыль, со временем укроет слоем земли фундамент сгоревшего дома, кирпич, оставшийся от заброшенной церкви, гвозди, выпавшие из гнилых бревен (Слайд № 3). Так постепенно под слоем земли оказываются предметы, которыми пользовались люди.

Археология воссоздает, как жили люди в далеком прошлом, о котором нет никаких письменных источников. Речь идёт не только о жилищах людей, но и о древних захоронениях, святилищах, других археологических памятниках (Слайд № 4).

Археологи имеют дело с вещественными историческими источниками, оказавшимися скрытыми от людей в земле, под водой, в других местах земной поверхности (Слайд № 5).

Письменные источники, с которыми работают археологи, — это надписи на камне, надгробных плитах, наскальные изображения (Слайд №6).

Как работают археологи? На некоторые вопросы вы сами можете ответить сами уже сейчас.

— Почему археологию называют наукой лопаты? (Слайд № 7)

— Какие места выбирают археологи для проведения раскопок?

— Почему начальный этап археологических раскопок называют полевым? (Слайды № 8, 9)

— Что получают ученые в результате раскопок?

Ответы учащихся.

В Воронежской области более 20 лет существует детское археологическое движение «Возвращение к истокам» (Слайд №10). Школьники принимают участие в настоящих раскопках и вносят свою, очень нужную, лепту в изучение родного края. Научный руководитель этого движения – доцент ВГПУ В.Д. Березуцкий. В Россошанском районе ежегодно летом организуется археологический лагерь, куда можете попасть и вы, если вас интересует история Родины, края, если вы любите историю и не боитесь трудностей проживания в палатке, «в поле». Нашим районным лагерем руководит директор Подгоренской СОШ А.М. Гринёв. Команда лицея № 11 всегда принимает активное участие в районных и областных археологических лагерях. (Слайд № 11)

3. Закрепление.

Какие вспомогательные исторические науки вы запомнили? Что они изучают?

4. Выставление оценок

5. Домашнее задание: вклеить в тетради листочки, которые вы сейчас получите, знать эту информацию. (Приложение 2)

Приложение 1

Задание группе №1

Что изучает вспомогательная историческая наука геральдика?

Что такое «блазонирование»? Проведите блазонирование герба города Россошь

Задание группе №2

Что изучает вспомогательная историческая наука топонимика?

Сопоставьте названия населённых пунктов и приведённые слова. Сделайте выводы.

Россошь – соха

Москва – промозглая погода

Задание группе №3

Что изучает вспомогательная историческая наука палеография?

Расскажите на чём, чем и как писали на Руси в древности?

Задание группе №4

Что изучает вспомогательная историческая наука нумизматика?

Что такое «аверс», «реверс»? Изобразите современную монету с двух сторон, подпишите, где какая сторона.

Задание группе №5

Что изучает вспомогательная историческая наука сфрагистика?

Что такое «экслибрис»? Найдите экслибрис на книгах в кабинете.

Приложение 2

Раздаточный материал

Геральдика — специальная историческая дисциплина, занимающаяся изучением гербов, а также традицией и практикой их использования. Является частью эмблематики.

Блазонирование — толкование гербов, изъяснение символов, эмблем, девизов и других геральдических знаков, их прочтение, расшифровка значения и правильное описание в определенной строгой последовательности.

Топонимика — наука, изучающая географические названия (топонимы), их происхождение, смысловое значение, развитие, современное состояние, написание и произношение. Топонимика является интегральной научной дисциплиной, которая находится на стыке и использует данные трёх областей знаний: географии, истории и лингвистики.

Палеография — наука о письме и его развитии в древности; умение читать (расшифровывать) старые надписи и документы, определять их датировку и место появления.

Нумизматика — вспомогательная историческая дисциплина, изучающая историю монетной чеканки и денежного обращения по монетам, денежным слиткам и др. памятникам (например, монетным штемпелям, документам).

Аверс — лицевая, главная сторона монеты, реверс – обратная.

Сфрагистика— вспомогательная историческая дисциплина, изучающая печати и их оттиски на различных материалах.

Экслибрис — книжный знак, наклеиваемый владельцами библиотек на книгу, преимущественно на внутреннюю сторону переплета.

Факультет исторических и политических наук

Факультет исторических и политических наук

Декан факультета — Рожнёва Жанна Анатольевна, кандидат исторических наук, доцент 
Телефон 8 (382-2) 785-212 
Веб-сайт факультета 
Mail to: [email protected] 

Адрес: 634050, г. Томск, пр. Ленина, 34, корпус № 3


 Должность  Ф.И.О.  Телефон  Учебный корпус/кабинет
Декан Рожнёва Жанна Анатольевна 785-212 3-31   
Зам. декана по учебной работе Воробьева Вероника Сергеевна,
Криванкова Ирина Сергеевна
785-212 3-32
Зам. декана по социальной работе Сайнаков Николай Александрович 785-212 3-32
Менеджер Ананьева Анна Анатольевна 785-213 3-33а
Кафедры:
Истории Древнего мира, Средних веков и методологии истории Шевелев Дмитрий Николаевич 785-216 3-39
Российской истории Некрылов Сергей Александрович 785-214 3-38
Новой, новейшей истории и международных отношений Хахалкина Елена Владимировна 785-218 3-42,43
Истории и документоведения Кудряшев Вячеслав Николаевич 785-211 3-29
Археологии и исторического краеведения Чёрная Мария Петровна 785-215 3-36
Мировой политики Юн Сергей Миронович 785-203 3-5, 6
Международной деловой коммуникации Андреева Татьяна Леонидовна 785-217 3-40
Востоковедения Румянцев Владимир Петрович 785-219 3-44
Антропологии и этнологии Зайцева Ольга Викторовна 785-221 3-30
Политологии Щербинин Алексей Игнатьевич 785-222 3-16
Подразделения факультета:
Лаборатория истории, археологии и этнографии Сибири Беликова Ольга Борисовна 529-892 1-040
НИЛ «Сибирь: исторические традиции и современность» Некрылов Сергей Александрович 785-214
Музей археологии и этнографии Сибири Коробейников Илья Николаевич 529-626 1-225
Лаборатория археологических исследований «Артефакт» Зайцева Ольга Викторовна   1-043
Лаборатория социально-антропологических исследований Нам Ираида Владимировна 529-836 3-30

При учреждении Императорского Томского университета в 1878 г. среди многих факультетов и отделений планировали открыть и историко-филологический факультет, но осуществить задуманное удалось лишь 1 (14) июля 1917 г. Факультет имел классическое славяно-русское, историческое и романо-германское отделения. В 1920 г. он вошел в факультет общественных наук вместе с юридическим факультетом, а в 1922 г. был закрыт. В 1940-м исторический факультет был вновь открыт. С 1941 по 1974 г. он существовал как историко-филологический. С 1974 г. исторический факультет стал отдельной структурой государственного университета. Если в первые годы на отделении истории работало всего две кафедры (русской и всеобщей истории), то теперь на факультете девять кафедр, а 75% преподавателей имеют ученые звания и степени. В 2018 году в результате присоединения кафедры политологии, которая до этого времени работала в рамках философского факультета, исторический факультет был преобразован в факультет исторических и политических наук.

За четыре года обучения дается высшее профессиональное образование и выпускникам присваивается квалификация бакалавра, за два года последующего обучения – квалификация  магистра.

Кафедра истории и исторического архивоведения

Решетников Леонид Петрович
заведующий кафедрой истории и исторического архивоведения

Ученая степень: Кандидат исторических наук

Описание

Кафедра истории и исторического архивоведения создана в 2018 году в рамках факультета государственной культурной политики.
Вместе с тем, кафедра ведет преподавание истории России и зарубежных стран на всех факультетах МГИК. Кафедру возглавляет кандидат исторических наук, генерал-лейтенант Леонид Петрович Решетников. Среди преподавателей кафедры известные историки, доктора исторических наук Сергей Викторович Алексеев, Дмитрий Михайлович Володихин, Владимир Геннадьевич Хандорин; кандидаты исторических наук Пётр Валентинович Мультатули, Анжела Валерьевна Долгова, Ольга Игоревна Елисеева, Илья Викторович Родин, Никита Алексеевич Комочев, кандидат политических наук Артур Викторович Атаев, кандидат культурологии Александр Юрьевич Евдокимов.

Адрес местоположения: 141406, Центральный федеральный округ, Московская обл., г. Химки, ул. Библиотечная, д.7, каб. 332 (2), 335 (2)
Телефон: 8 (495) 570-67-82
E-mail: [email protected]

Состав


Образовательные программы

Подробное описание

Находится в разработке.
..


Эпистемический оптимизм, спекуляции и исторические науки

Поступила в редакцию 27 марта 2019 г.; Принято 2 апреля 2019 г.

Реферат

Я резюмирую основные идеи и аргументы книги «Камень, кость и руина: Путеводитель оптимиста по историческим наукам», прежде чем ответить на критические замечания Леонарда Финкельмана, Джойс Хавстад, Дерека Тернера и Элисон Уайли. Они охватывают, можем ли мы, и в какой степени, установить оптимизм в отношении исторических наук, различие между свидетельствами, основанными на следах, и свидетельствами, не основанными на следах, различие между экспериментами и моделями, а также цель и пределы спекуляций в научных исследованиях. рассуждения.

Часть книжного симпозиума авторов и критиков «Камень, кость и руины: руководство оптимиста по историческим наукам» (2018, MIT Press) Адриана Карри, с Элисон Уайли, Леонардом Финкельманом, Джойс С. Хавстад и Дерек Тернер.

1 Synopsis

Я готов заявить, что мы знаем: Homo sapiens, в частности полинезийские поселенцы, впервые прибывшие в Аотеароа (Новая Зеландия) примерно в двенадцатом веке, берут на себя львиную долю причинной вины за вымирание род огромных нелетающих птиц: моа. Моа, достигающие трехметровой высоты, были отличительной и примечательной чертой первобытных лесов Аотеароа, играя главную роль в этой уникальной экосистеме, основанной на птицах. Как только появились люди, леса были сожжены, моа стали преследовать, а появление людей, таких как киоре (полинезийская крыса), имело драматические экологические последствия. Через несколько столетий моа исчезли (Allentoft 2014)[1].

Я гораздо менее уверен в том, что пример Аотеароа можно спроецировать на плейстоцен.Эта эпоха несет в себе отчетливую картину вымирания. Это было не массовое вымирание (далеко от этого), а нацеленная на мегафауну: если вы не живете в Африке и весите более 30 кг (что, безусловно, имели моа), то, скорее всего, вы вымерли (Мартин и Клейн, 1989 г.). ). Исчезли мамонты степей, южноамериканские мегатерии (гигантские сухопутные ленивцы), огромные верблюды Северной Америки и гигантские дипротодоны Австралии. Гипотеза чрезмерного уничтожения утверждает, грубо говоря, что судьба мамонта, мегатерия и дипротодона была такой же, как у моа. То есть: мы сделали это (Ward 1998).

Давайте выделим два вопроса, которые мы могли бы задать в отношении гипотезы чрезмерного убийства. Во-первых, чем объясняется эпистемологическая надежность гипотезы чрезмерного убийства локально для Аотеароа и очевидная эпистемическая ненадежность гипотезы в целом? Во-вторых, следует ли нам быть оптимистичными или пессимистичными в отношении гипотезы чрезмерного убийства? Первый вопрос известен в философии науки и грубо спрашивает, должны ли мы верить в истинность гипотез. Последний менее знаком, и хотя «Камень, кость» и «Руина» могут что-то сказать об обоих, в основном он сосредоточен на вопросах оптимизма.

Хотя я не хочу верить в более общую гипотезу чрезмерного убийства — я действительно думаю, что она, скорее всего, ложна — я подозреваю, что нам все же следует относиться к ней с оптимизмом. Это означает, что я думаю, что у ученых-историков есть ресурсы, чтобы многое узнать о закономерностях вымирания в плейстоцене, преследуя эту гипотезу. Таким образом, «Камень, кость и руина» структурированы с использованием двух широких позиций: «оптимизма» и «пессимизма». Грубо говоря, оптимист полагает, что стратегии, принимаемые учеными в свете их эпистемологических ситуаций, являются продуктивными стратегиями; то есть разумно ожидать эпистемических дивидендов и ожидать их в будущем.Пессимист это отрицает. Ни оптимизм, ни пессимизм не обязательно являются монолитными позициями: можно быть оптимистичным в отношении какой-то стратегии в одном контексте, пессимистичным в другом и так далее. Причина, по которой я принял этот фрейм, двояка. Во-первых, это позволяет нам опустить реализм и антиреализм (что, как мне кажется, задушило нас, философов науки), и в то же время обсудить научные успехи и неудачи в нормативном, эпистемологическом ключе. Во-вторых, имеет значение, являемся ли мы оптимистами или пессимистами в отношении исследования: пессимисты часто рекомендуют консервативные методологические и эпистемологические подходы (которые, как мне кажется, загоняют науку в угол), а отношение к пессимизму и оптимизму, вероятно, имеет значение для того, считаем ли мы, что какое-то научное исследование стоит проводить.

Какой точки зрения мы должны придерживаться при решении вопросов, подобных тем, которые были поставлены выше? Я думаю, нам следует рассмотреть то, что я назвал эпистемическими ситуациями (см. также Leonelli 2016). Эпистемическая ситуация включает в себя факторы, касающиеся рассматриваемой системы и возможностей (знания, ресурсы, методы и т. д.) ученых, пытающихся понять систему. Это означает, что установление оптимизма или пессимизма является довольно локальным делом: изучая научную практику, мы определяем стратегии, которые ученые применяют в свете своих ситуаций, и рассматриваем, насколько эти стратегии успешны (или нет).Одним из результатов этого является то, что я не рассматриваю установление оптимизма или пессимизма в целом как вопрос перечислительной индукции, подсчета успехов и неудач. Вместо этого он включает в себя установление соответствия ситуации и стратегии, а затем его изучение в релевантно похожих или разных контекстах. Чтобы выяснить, чем отличается гипотеза чрезмерного уничтожения, примененная в узком смысле к случаю Аотеароа, и гипотеза чрезмерного уничтожения, примененная к вымиранию мегафауны в более общем плане, мы должны спросить об эпистемологических ситуациях, с которыми столкнулись. Например, рассмотрим относительную логическую силу рассматриваемых гипотез: подтверждение общей гипотезы, в свою очередь, подтвердит частную, но не наоборот. Но это только начало.

Вымирание в Аотеароа произошло совсем недавно: моа вымерли около 600 лет назад. Сравните это, скажем, с Австралией или Северной Америкой, где вымирание мегафауны произошло десятки тысяч лет назад, и у процессов затухания времени было гораздо больше времени для работы.Более того, условия сохранения, скажем, в Аотеароа и Австралии различны, и часто таким образом, что установить время для последней сложно. Относительно легко найти доказательства прибытия маори, их воздействия на экосистемы и вымирания моа. Гораздо сложнее установить, когда H.  sapiens прибыл в Австралию (оценки варьируются от сорока тысяч до десятков тысяч лет назад), и установить их экологические последствия. Кроме того, Аотеароа был изолирован так, как, например, Северная Америка.В то время как в первом случае любые неэндемичные вторжения (например, киоре) должны быть связаны с появлением человека, в Северной Америке H.  sapiens были частью более общего вторжения, включая, например, волков. Это чрезвычайно затрудняет выделение и определение причинного воздействия H. sapiens. Более того, плейстоцен был временем резкого изменения климата, и палеонтологи все чаще устанавливают связь между биотическим круговоротом и нарушениями климата. Наконец — и я ненадолго вернусь к этому позже — археологи научились с подозрением относиться к таким простым и четким повествованиям: наличие единой, руководимой человеком причины вымирания слишком очевидно, чтобы быть правдоподобным (Currie 2019).

Понятия эпистемической ситуации и оптимизма/пессимизма позволяют мне кое-что выделить в книге. Я не пытаюсь провести что-то вроде разграничения между исторической и неисторической наукой — я не заинтересован в определении или выделении особого вида научной практики, который включает в себя историческую, но исключает неисторическую науку. Я не утверждаю, что историческая наука представляет собой нечто уникальное. Я не склонен находить такие различия особенно полезными: различия между практиками и стратегиями, принятыми в рамках исследований, связанных с прошлым, и внутри «неисторических» наук, больше, чем между этими двумя кластерами, как бы мы их ни разделяли. Вместо этого, апеллируя к эпистемологическим ситуациям, я подозреваю, что могу уловить сходство как между различными научными стратегиями, так и внутри них. Вопрос о том, возникают ли общие кластеры и что их определяет, на мой взгляд, лучше всего рассматривать снизу вверх. Мы начинаем с тематических исследований, систематизируем стратегии, которые они применяют в ответ на эпистемическую ситуацию, в которой они оказываются, а затем ищем дальнейшие тематические исследования, которые, по-видимому, охватывают сходные эпистемологические ситуации. По ходу дела наше понимание тематических исследований и наша систематизация становятся все более тонкими.Во всяком случае, это моя надежда.

Как же тогда нам установить оптимизм? Для этого нам нужно понять эпистемологическую ситуацию, с которой сталкиваются некоторые историки, и большинство «Камней, костей и руин» пытается именно это. Первая половина (главы с третьей по пятую) посвящена следам: останки прошлых событий ниже по течению, такие как окаменелости вымерших моа, различные культурные остатки, указывающие на прибытие маори на Аотеароа, и так далее. При этом я разрабатываю аргумент в пользу пессимизма, который пытаюсь развенчать.Аргумент в пользу пессимизма утверждает, что, во-первых, исторические выводы всегда и только выводы, основанные на следах; во-вторых, мы должны ожидать, что трассировки, на которые опираются выводы на основе трассировки, обычно не обеспечивают достаточной поддержки; в-третьих, поэтому мы должны ожидать, что исторические выводы обычно не имеют достаточной поддержки. Возьмем помещения по очереди.

Первая посылка — это утверждение об источнике исторических знаний, а именно, что исторические выводы ограничены выводами, «основанными на следах».Но я утверждаю, что это ошибка. Во-первых, исторические выводы делаются не просто между настоящим и прошлым, но между различными событиями в прошлом. Мы не просто связываем кости моа с некогда живыми моа, а останки кумар, льняных корзин и киоре с прибытием маори. Мы также связываем маори с моа. Я утверждаю, что эти связи — нарративные связи, если хотите — имеют общую эпистемическую структуру с выводами между настоящим и прошлым. То есть я выступаю за дефляционный взгляд на когерентность, который, тем не менее, оправдывает использование нарративов в исторической реконструкции (см. также Currie 2016; Currie and Sterelny 2017).Поскольку такие выводы выходят за пределы следов, они являются контрпримером к первой посылке. Еще один аргумент апеллирует к тому, что мы могли бы назвать «косвенными» свидетельствами: аналогиям и симуляциям. Анализ других событий вымирания может дать ключ к пониманию того, как происходили плейстоценовые вымирания, и при правильных условиях обеспечить доказательную поддержку. При правильном обосновании теоретические инструменты, такие как симуляции, могут также играть, собственно говоря, доказательную роль, поддерживая и опровергая одни гипотезы в пользу других.Кроме того, симуляции позволяют нам активно генерировать новые доказательства: иногда они позволяют ученым-историкам распоряжаться своей доказательной судьбой. В то время как большая часть внимания философов была сосредоточена на следовых свидетельствах о прошлом[2], изучение того, что делают ученые-историки, когда эти возможности ограничены, выявляет целый ряд неследовых источников исторических знаний.

Вторая предпосылка утверждает, что мы не должны ожидать, что следовые улики улучшатся со временем: это своего рода ставка на будущую доступность улик.У вас может возникнуть соблазн отказаться от пари, как призывает Патрик Форбер (2009). Я думаю, что в этом направлении мысли что-то есть, но я также думаю, что оно упускает что-то важное. Как указал Дерек Тернер (2016), такие ставки являются хлебом с маслом для принятия многих научных решений:

Ученые-историки и учреждения, которые финансируют их работу, должны принять решение о том, какие вопросы стоит исследовать, а какие лучше оставить на потом или вообще обойти стороной. Такие решения являются важной частью научной практики, и они, безусловно, связаны со сложными прагматическими расчетами затрат и выгод.(65)

Итак, если мы должны делать ставки, то как? Против пессимистического взгляда я выдвигаю два аргумента: во-первых, ставка на пессимизм ведет к предвзятости; во-вторых, пессимизм ставит против творчества и изобретательности ученых. Первый аргумент основан на моем (и других) акценте на строительных лесах в науке (Уолш готовится к печати; Чепмен и Уайли, 2016; Вимсатт, 2014). Я утверждал, что доказательная релевантность непрозрачна и динамична. То, какие доказательства могут оказаться относящимися к делу, будет меняться по ходу расследования.[3] Это означает, что попытки определить доказательную судьбу гипотезы до начала расследования, скорее всего, будут предвзятыми. И особенно это касается научной изобретательности, особенно с точки зрения кооптации, адаптации и развития новых методов и технологий для нужд ученых-историков. Ученые-историки часто сосредотачиваются на оттачивании и развитии таких методов и адаптации их к местным условиям — они методологически всеядны. Без сомнения, другие ученые делают то же самое, но, тем не менее, меня поражает, как часто методологические инновации становятся целью исследований в палеонтологии и археологии.

Эти аргументы подрывают позицию в отношении пессимизма, но какое это имеет отношение к позитивной позиции в отношении оптимизма? Утверждения, которые я делаю относительно эпистемологических ресурсов, доступных историческим ученым, — их использования связности повествования, аналогий, симуляций и принимаемых ими оппортунистических стратегий — успешно используются в неудачных эпистемологических ситуациях. Я определяю их как ситуации, в которых следует ожидать, что следы, остатки прошлого будут особенно дерьмовыми, а сигнал прошлого — особенно деградированным и искаженным.Если я могу защититься от пессимизма в этих обстоятельствах, то, предполагая, что эти стратегии открыты в другом контексте, это мотивирует более общий оптимизм в отношении нашей способности раскрыть прошлое. Если мы можем так хорошо справляться с трудностями, по-видимому, мы также должны справляться и с эпистемически более благоприятными условиями.

Сказав это, я подозреваю, что слишком много внимания уделяю тому, питаю ли я оптимизм, чтобы продать книгу дешевле. В рецензиях на «Камень, кость и руину» есть, в некотором смысле, две интерпретации: с одной стороны, книга — аргумент в пользу оптимизма в отношении исторических наук; с другой стороны, обсуждение оптимизма и пессимизма является обрамляющим приемом для мотивации исследования методологической и эпистемологической природы исторической реконструкции (или, в более общем смысле, того, как наука работает в «неудачных ситуациях»). В этом отношении я думаю, что действительно важно в оптимизме и пессимизме то, как они фокусируют наш анализ на понимании того, как на практике ученые-историки генерируют знания. По сути, я надеюсь, что «Камень, кость и руина» сыграют роль в переоснащении того, как философы подходят к научному успеху и методу и думают о них, в более локальные, ориентированные на практику способы. И далее, переориентируя наши представления о научном успехе — в отличие от узкой направленности на истину или эмпирическую адекватность, которая является наследием реалистического/антиреалистического фрейминга, — мы можем рассматривать эпистемологические продукты науки гораздо шире[4]. ].

Я извлекаю три урока о природе науки (по крайней мере, при неудачных обстоятельствах) и два связанных урока по философии науки. Во-первых, неразбериха: научная экспертиза, доказательства и дисциплинарные структуры разъединены — нет высокомерной теории или единой иерархической структуры для обоснования научных выводов о глубоком прошлом. Это позволяет нескольким точкам зрения одновременно накапливать знания. В разобщенности заключена сила (Wylie 1999). Во-вторых, спекулятивные гипотезы: спекулятивные гипотезы играют решающую роль в развитии прогрессивной науки, обеспечивая основу, на которой могут быть обнаружены новые доказательства.В-третьих, методологическая всеядность: часть стратегии исторической науки состоит в том, чтобы оппортунистически кооптировать, адаптировать и создавать местные внутренние инструменты вывода, которые максимизируют количество свидетельств, которые могут быть получены. Для философии науки я подчеркиваю, во-первых, локальность: философские объяснения научных рассуждений должны уделять внимание локальным деталям. Сильно абстрактным формальным методам часто не хватает объяснительной силы. И, во-вторых, практика: философское понимание научного успеха (и неудачи) не может быть достигнуто за счет внимания только к продуктам научной работы (их гипотезам и доказательствам), но только за счет внимания к социальным и эпистемологическим процессам, вовлеченным в создание этих продуктов.

Я надеюсь, что такое переосмысление и уроки, которые оно принесет, сохранятся сами по себе, отчасти независимо от того, согласны ли мы с пессимизмом или оптимизмом. Понятие спекуляции, которое я формулирую в книге, утверждает, что ценность гипотезы зависит не от вероятности ее истинности, а от того, какие пути к новым знаниям она открывает. Я надеюсь, что «Камень, кость и руина» станет примером такого рода продуктивной спекуляции: как для исторических наук, так и для самой философии.

2 Ответ критикам

Философия, как и большинство видов человеческой деятельности, по своей сути является социальной. Философ-одиночка, вырезающий концептуальные истины на скале на границе разума и мира, владеющий только их нюансами, интуицией и рациональностью, — это миф. По крайней мере, меня это никогда особо не привлекало. Так что для меня большая честь иметь острую и заинтересованную критику Rock, Bone и Ruin, и я надеюсь, что мой ответ отдает им должное. И Джойс Хавстад, и Леонард Финкельман бросили вызов моему оптимизму разными, но дополняющими друг друга способами, Дерек Тернер обратил внимание на недостатки и опасности спекуляций, а Элисон Уайли оказала давление на то, как я осмысляю доказательства, основанные на следах, и размышляет о методологическом плюрализме в философии. .Я собираюсь обсудить Хавстада и Финкельмана вместе, прежде чем перейти к предположениям и критике Тернера. Но я дополню все вкладом Уайли.

Работа Элисон Уайли подчеркивает силу материальных археологических данных: их упрямую способность оспаривать предубеждения о прошлом и подтверждать хорошо обоснованные, часто удивительные гипотезы. Этот акцент на следах — на «Мышлении из вещей» (Wylie 2002) — вполне естественно приводит Уайли к отождествлению своих взглядов с следоцентризмом.Стоит отметить, что, по крайней мере, по моему мнению, Уайли не является следоцентристом. Трацецентристы не просто думают, что наш эпистемологический доступ к прошлому в некотором смысле существенно зависит от следов; они также принимают узкую интерпретацию того, что такое следы или что включает в себя рассуждение, основанное на следах, и, следовательно, какие источники доказательств мы можем найти в записи. И отчеты Уайли об археологических свидетельствах далеко не узки:

[археологические свидетельства] происходят из разрозненных элементов археологических данных, опираются на базовые знания, происходящие из различных источников, и связаны с множеством условий и событий, которые составляют сложную жизнь материальных вещей, составляющих археологические данные. (Вайли 2011, 386–387)

Уайли подчеркивает то, что я называю доказательным «слиянием» (Currie 2018, 161–165): в типичной исторической реконструкции многочисленные и разнообразные нити свидетельств сложным образом переплетаются друг с другом, что требует целостного подхода к обоснованию. Таким образом, Уайли ловко показывает, что сосредоточение внимания на следах не обязательно должно идти рука об руку с обедненными концепциями исторических свидетельств. Так почему же я так резко разграничиваю «следовые» и «неследовые» улики? Ответ — это еще одна возможность вернуться к самобытной фауне Аотеароа.

Киви, сравнительно миниатюрные родственники моа, — странные птицы. Помимо довольно очевидного отсутствия полета, у них мягкие, почти пуховые перья, чрезвычайно острое обоняние, и они ночные личинки; дома в норах, вырытых в мокрой лесной подстилке. Во многом это птицы, приспособленные к типично млекопитающему образу жизни. Барсуки, например, имеют много общих черт. Давайте проведем различие между двумя видами доказательств, имеющих отношение к объяснению того, почему киви такие, какие они есть. Во-первых, киви — это птицы — они происходят из определенной наследственной линии — и это объясняет их крылья, их перья, их яйцекладку и так далее. Такие объяснения возможны благодаря исторической преемственности между киви и родственными птицами. Aves имеют общую историю, связанную моделями воспроизводства и происхождения. Эта относительная стабильность между поколениями позволяет делать выводы от таксонов птиц к таксонам птиц. Во-вторых, как мы видели, киви занимают особую нишу, приспособленную к ночному питанию в норах.Другие твари выглядят так же адаптированными. В свете этого мы могли бы, например, использовать барсуков, чтобы лучше понять, как черты киви адаптируются к их образу жизни. Например, акцент киви на обонянии, а не на зрении, рассматривался именно таким образом:

опора на тактильную и обонятельную информацию выше визуальной обнаружена как у киви, так и у ночных млекопитающих, таких как грызуны. Это предполагает независимую эволюцию у киви и у этих млекопитающих схожих сенсорных характеристик, которые настроены на общий набор проблем восприятия, возникающих в лесной подстилке ночью, которые не могут быть восприняты зрением. (Мартин и др. 2007, 198)

Прибегая таким образом к биологической конвергенции, биологи стараются гарантировать, что рассматриваемые черты развились независимо, а не были унаследованы от общего предка. В противном случае черты могли бы свидетельствовать о родственных связях, а не об адаптации к окружающей среде. Таким образом, эти два вида данных — наследственные и конвергентные — используются для поддержки объяснений биологической формы и функции по-разному (Currie 2012). Мое различие между следовыми и неследовыми свидетельствами в основном соответствует разнице между наследственными и конвергентными свидетельствами.

Под «следовыми» свидетельствами я подразумеваю случаи родственных отношений между киви и другими птицами. То есть отношения, состоящие из причинно-следственных цепочек, поддерживающих выводы: я называю их «нисходящими» отношениями (194–195). Как мы видели, одним из примеров «неследовых» доказательств является биологическая конвергенция. Здесь независимые экземпляры общего типа могут использоваться для доказательства моделей этих типов. То же различие обнаруживается в археологическом понятии «прямых» и «косвенных» этнографических аналогий (Currie 2016a; Wylie 1985).Первые делают вывод о культурной преемственности из этнографического отчета о недавней культуре своим предкам; последний использует несвязанные культуры для информирования реконструкций. Таким образом, различие между следовыми и неследовыми свидетельствами касается эпистемической функции. Когда вывод делается на основе каузального происхождения, это вывод, основанный на следах. Когда вывод делается на основе сравнения нашей цели с ее аналогами, независимо сформированными в результате сходных процессов, это не так.Иногда объекты используются как следы, иногда как аналоги. И разные индуктивные логики применяются в зависимости от использования. Объясняя эволюцию киви, я обязательно приведу и родословную, и конвергенцию. Однако тот факт, что ученые-историки объединяют и то и другое, не подрывает эпистемологическую и концептуальную основу этого различия. Но, как и любое различие, его полезность будет зависеть от контекста.

Одна из причин в пользу строгого разграничения следа и неследа — диалектика. Различие между следовыми и неследовыми свидетельствами может служить иллюстрацией того, насколько бедны некоторые представления об исторических свидетельствах: они демонстрируют, насколько отличаются следоцентристские объяснения от богатых, основанных на слиянии дискуссий Уайли об исторических свидетельствах.Еще одно преимущество заключается в том, чтобы делать явными и анализировать бесчисленное множество свидетельств и стратегий, которыми располагают исторические ученые. Точно так же, как отделение следов от улик, не являющихся следами, рискует упустить интеграцию доказательств, объединение их вместе может привести к упущению различных типов рассуждений, которые объединяются в слиянии доказательств. То же самое можно сказать и о предложении Уайли провести еще более тесную связь между моделями и экспериментами.

Хотя я утверждаю, что симуляции являются средством создания исторических свидетельств и, таким образом, выполняют роль, подобную эксперименту, я возражаю против идеи, что между экспериментами и моделями не должно быть никакого полезного различия. Арнон Леви и я разделяем их, рассматривая, как подтверждаются эксперименты и симуляции. В частности, как мы убеждаем себя в том, что объект, который мы исследуем, и результаты, которые мы получаем, раскрывают нашу конечную цель (Currie and Levy, готовится к публикации). В эксперименте мы используем различные методы, чтобы убедиться, что наш образец является типичным экземпляром интересующего нас класса, и что различные способы его изменения, чтобы сделать его пригодным для экспериментов, не приведут к артефактам. : результаты, полученные в результате установки эксперимента или отклонений испытуемого от типичности.Субъектами экспериментов, таким образом, являются образцы, взятые из популяции вещей, которые нам интересно понять. Моделирование включает в себя теоретические представления целей, поэтому вопрос об их типичности по отношению к цели был бы действительно странным. Модели не должны быть типичными экземплярами того, что они моделируют, а должным образом идеализированными суррогатами. Это не должно скрывать сходства между экспериментами и моделями, а также отрицать, что многие случаи научных испытаний и измерений включают в себя моделирование и экспериментирование вместе.И это также не должно противоречить нашему серьезному отношению к материальности суррогатной матери или отрицать возможность смешанных случаев. Однако думать, что эксперименты и модели являются примерами одного и того же вида эпистемической деятельности, означает смешивать эмпирическое с теоретическим, наблюдения с идеями, а репрезентативность с репрезентацией. Теория и наблюдение, без сомнения, эпистемически неразрывно связаны, но это не делает их концептуально едиными. Повторим, однако, важно ли это различие — важно ли оно для обсуждения — зависит от контекста.Могут быть случаи, когда объединение экспериментов и симуляций не повредит анализу: просто не настаивайте на том, что между ними нет различий.

Как мы видели, центральные аргументы в «Скале, кости и руинах» касаются оптимизма и пессимизма. Оптимисты и пессимисты склонны использовать разные стратегии в своих исследованиях — например, пессимизм часто связан с консервативными эпистемологиями. Соответственно, оптимизм или пессимизм влияет на то, какое исследование мы считаем целесообразным.Джойс Хавстад и Леонард Финкельман подрывают оптимизм с двух совершенно разных точек зрения. Думаю, их возражения можно удовлетворить.

Часть беспокойства Хавстада связана с подозрением, что я загружаю кубик, описывая Волнистую Модель Доказательств, как это делаю я. Метафора, которую я использую, предлагает читателю представить, как он бросает камешек в пруд и фотографирует последующую рябь. Хавстад отмечает, что благодаря этому последнему аспекту — фотографиям — события с падением камешков выглядят гораздо более информационными, чем они есть на самом деле.Я подозреваю, что это отвлекающий маневр: я могу отделить модель от метафоры. В волновой модели три фактора влияют на извлекаемость события на основе трассировок. Во-первых, рассредоточенность, т. е. количество и разнообразие нисходящих следов; во-вторых, обморок, искажение нисходящих следов; в-третьих, разрыв, насколько полными являются наборы трассировок нисходящего потока. Я предположил, что каждая из этих характеристик при прочих равных условиях со временем увеличивается. Мы можем думать о том, сколько следовых свидетельств знания порождается (в узком следоцентристском смысле) с точки зрения эпистемического толчка рассеивания и эпистемического притяжения слабости и бессвязности.Хавстад предполагает, что настоящие сногсшибательные события (те, которые не сопровождаются внимательными фотографами) отличаются очень низкой дисперсией, высокой пропускной способностью и высокой степенью слабости. Другими словами, это «неудачные обстоятельства». Это выглядит правильно. Однако с учетом того, что описание не вплетено в метафору, мне не кажется, что кости загружены — смысл модели состоит в том, чтобы выявить несчастливые обстоятельства, а не в том, чтобы заявлять о легкости или иных обстоятельствах, которые они фиксируют. Как мы увидим, возражение Хавстада более насущно, чем это, но чтобы перейти к нему, я хочу сначала обсудить аргумент Леонарда Финкельмана.

Финкельман рассматривает, как зависимости между «биологическими иерархиями» подкрепляют выводы, обеспечивая эпистемическую навигацию между различной информацией о прошлом. Нам не нужно видеть моа с сохранившимися перьями, чтобы предположить пернатое тело; явных признаков птичьего облика на его скелете достаточно. Хотя у меня есть некоторые оговорки по поводу разговоров об «иерархии» (Potochnik and McGill 2012), я полагаю, что точка зрения Финкельмана состоит в том, что наличие у организма некоторых специфических свойств повышает вероятность того, что он будет обладать и другими свойствами, а когда эти связи достаточно плотный и устоявшийся, это позволяет нам отодвигать наши знания в глубокое прошлое, даже если они основаны на, казалось бы, скудных следах.Эти выводы между «иерархиями», как я понимаю, являются биологическими версиями «проверки согласованности» из главы 6. Там (и в Currie 2016b) я утверждаю, что одна из причин, почему модель Ripple не может охватить все наши эпистемологические ресурсы, заключается в том, что она не обращает внимания на связи между нашими гипотезами в прошлом. Даже если наборы трасс отрывочны, слабы и сильно рассеяны, мы иногда, как описывает Финкельман, все же можем делать твердые выводы, пока известные нам признаки в значительной степени ограничивают или определяют другие признаки.

Финкельман описывает, как палеонтологи делают разные ставки в зависимости от того, считают ли они, что существуют достаточно сдерживающие признаки или нет. Из-за того, что мы не знали взаимосвязи между некоторыми морфологическими особенностями тикталика и его передними конечностями, передние конечности тикталика были недоопределены, в отличие от перьев моа. По Финкельману, пессимизм уместен в тех случаях, когда связи между свойствами чего-либо недостаточно сдерживающие. Кроме того, обнаружение таких связей зависит от поиска правильных следов. Если бы мы не нашли больше следов Тикталиик или ее родственников, у нас не было бы никакой надежды восстановить ее передние конечности. Этот последний пункт заставляет Финкельмана утверждать, что мой оптимизм в отношении исторической реконструкции на самом деле основан на обнаружении большего количества окаменелостей. Несмотря на все мои попытки показать, что мы можем преодолевать следы, мой оптимизм в отношении палеонтологии оборачивается ставкой на то, что будет найдено множество новых окаменелостей.

Я думаю, что предположение Финкельмана о том, что обнаружение новых окаменелостей необходимо для эмпирического понимания биологических иерархий, что для раскрытия этих тайн необходимы палеонтологические «Розеттские камни», ошибочно.Его точка зрения напоминает мне обсуждение Тернера (2007) об окаменелых сердцах динозавров:

Хотя они и могут разработать новые технологии для выявления и изучения потенциальных дымящихся ружей… ученые-историки никогда не смогут изготовить дымящиеся ружья. Если на самом деле каждое сердце динозавра было уничтожено в процессе окаменения, никто ничего не может с этим поделать. (58)

Несомненно, один из способов разрешения сложных ситуаций, на которые обращает внимание Финкельман, — например, раскрытия тайны парусов Диметродона — заключается в счастливом открытии прекрасно сохранившегося паруса из мягких тканей: Розеттского камня.Но я настаиваю, что это не единственный способ.

Финкельман вслед за Тернером (2016) противопоставляет ставки против методологий палеонтологов и ставки против новых открытий окаменелостей. Как и Тернер, Финкельман считает, что делать ставку против первого — плохая идея: методологически всеядный и постоянно расширяющийся набор инструментов палеонтологии делает очень трудным предсказать, что они смогут сделать в будущем. Однако в последнем случае кажется, что Финкельман больше склонен делать ставки против палеонтологов.Они могут разработать целый ряд новых причудливых анализов, но вряд ли найдут много розеттских камней. Однако я думаю, что методология ученых-историков и имеющиеся у них следы не являются независимыми. Я утверждал, что есть два способа найти новые следы — путем открытия и уточнения (Currie 2018, 95–96). Последнее включает в себя повторное изучение существующих находок по мере появления новых технологий и фоновых знаний. Таким образом, ставка Финкельмана на то, что мы не обнаружим функцию парусов Диметродона, не является всего лишь ставкой на то, что мы не найдем Розеттские камни в результате полевых исследований.Также можно поспорить, что мы не найдем их, разрабатывая новые технологии, которые показывают (в некотором смысле), что Розеттский камень все время был у нас под носом. Таким образом, аргумент терпит неудачу: вы не можете утверждать, что ставки против открытия фактов прошлого оборачиваются исключительно маловероятными находками окаменелостей; вам также нужно делать ставку против уточнения. Кроме того, это предполагает, что суррогатное тестирование — например, использование биомеханического моделирования — не может предоставить доказательства, относящиеся к парусу Dimetrodon.

Означает ли это, что мы должны сделать ставку на ученых, открывших функцию парусов Диметродона? Честно говоря, я не уверен — я расскажу о специфике пари ниже, — но это означает, что аргумент Финкельмана о том, что оптимизм в отношении раскрытия прошлого зависит от оптимизма в отношении поиска окаменелостей в будущем, несостоятелен.Имея это в виду, теперь я могу вернуться к возражению Хавстада.

Аргумент Хавстада состоит из двух частей. Во-первых, она указывает слабое место в «Камне, кости и руине»: я не утверждаю, что в прошлом нет процессов, событий и сущностей, которые были стерты — не оставили следов в настоящем. Во-вторых, исходя из этого слабого места, она утверждает, что наилучшей позицией является не оптимизм и не пессимизм, а агностицизм. Поскольку мы не знаем, заполнено ли прошлое многими процессами стирания информации или нет, мы должны воздержаться от суждений.

Первое замечание Хавстада — что мы ничего не знаем об уничтожении или сохранении информации — напоминает обсуждение Беном Джеффаресом метафоры «чаши» Эллиотта Собера (1991). Собер использует этот случай, чтобы ввести различие между уничтожением и сохранением информации. Он просит нас представить идеально вогнутую чашу. Круглый мяч, брошенный в чашу, остановится в центре чаши независимо от того, откуда он был выпущен. В таких случаях, поскольку место покоя мяча не чувствительно к его начальному положению, мяч, находящийся в центре чаши, не дает информации о начальном положении мяча в момент выпуска.Информация не сохранилась (см. также мое обсуждение C-поезда Калгари, 68). Обсуждение Джеффареса стоит процитировать более подробно:

в грязном мире вполне могут быть дополнительные факторы, позволяющие сузить начальное положение мяча и определить его траекторию. Настоящая чаша может заставить экспериментатора выпустить мяч из ограниченной части обода из-за отсутствия досягаемости или других факторов, связанных с фактическими обстоятельствами. Чаша, которая использовалась только один раз, может иметь тонкий слой пыли.В такой ситуации мяч убрал бы тонкий след пыли с поверхности, открывая элегантную и точную траекторию и начальную точку для мяча. В зависимости от состава мяча, можно посыпать его «отпечатками пальцев», так как на поверхности чаши остается небольшой слой жира от прикосновения человека. Я бы не стал делать ставку на то, что траектория шариков в чашах непознаваема, больше, чем, откровенно говоря, динозавров. (Джеффарс 2010, 140)

Суть Джеффареса в том, что пример Собера опирается на нашу изоляцию чаши от внешнего влияния — только в искусственных обстоятельствах, когда мы рассматриваем отношения только между чашей и шаром, разрушение информации выглядит правдоподобным.

наверняка есть системы, такие как шар в миске, предложенный Собером, которые таковы, что не сохраняют доказательств? Это тоже, как ни странно, эмпирический вопрос. Оговорка в этом примере состоит в том, что мы исходим из изолированной модельной системы, а не признаем, что исторические науки работают в этом сложном и запутанном мире, описанном выше. Простые закрытые системы действительно сложны, но события в мире беспорядочны, сложны и редко закрыты. (Джеффарес 2010, 139–140)

Джеффарес связывает сохранение информации с беспорядочными, взаимозависимыми, открытыми системами.Обратите внимание, что в таких системах будет усиливаться слабая связь — связи между следами и их прошлыми причинами часто будут косвенными — но это сильно отличается от информации, которая вообще не сохраняется, как в идеальной конвергенции изолированной чаши. Связь Джеффареса между открытыми системами и сохранением информации предполагает, что мы можем ответить Хавстаду. Если мы должны ожидать полного уничтожения информации только в изолированных, закрытых системах, то ее аргумент основывается на том, должны ли мы ожидать, что такие системы будут существовать (или существовали).Как указывает Джеффарес, такие системы чрезвычайно редки в природе. Так что беспорядок мира приходит нам на помощь: мы должны ожидать сохранения информации.

Однако, возможно, я истолковал Хавстада слишком абстрактно. Рассуждения Хавстада о гальке, оседающей на дно пруда, вызывают воспоминания: действительно кажется маловероятным, что мы могли бы выяснить конкретный путь, по которому каждый камешек шел к месту своего упокоения. Но это утверждение не о том, какая информация была сохранена, а о наших знаниях о динамике гальки и пруда; нам просто не хватает ноу-хау для проведения реконструкции.Это возвращает нас к тому, на чем мы остановились у Финкельмана: в этой интерпретации аргумент Хавстада делает ставку на методологическую всеядность. Я подозреваю, что если бы по какой-либо причине ученые-историки решили, что понимание жизни прудовой гальки является критически важной задачей, наука о динамике гальки и пруда развивалась бы быстрыми темпами. Либо агностицизм Хавстада требует, чтобы мы утверждали, что большинство систем закрыты (что маловероятно), либо требует, чтобы мы делали ставку против изобретательности ученых-историков.Для этого не нужно думать, что процветающая наука о динамике галечных прудов ждет нас в будущем. Я подозреваю, что это зависит от того, достаточно ли заботятся ученые-историки, чтобы задавать такие вопросы, а не от того, сохранялась ли в таких случаях информация в принципе. Это также не требует от меня мысли, что все факты можно восстановить (см. мое обсуждение оптимизма g , 282–283).

Хотя я не думаю, что аргументы Финкельмана или Хавстада должны отвратить нас от оптимизма, они наталкивают на то, что я считаю реальной напряженностью в том, как Рок, Кость и Руина относятся к оптимизму и открытию фактов прошлого.Кажется, что я могу быть довольно оптимистичным в отношении ученых-историков довольно неточно — то есть, что они откроют много увлекательной и важной информации о прошлом, — но если посмотреть, какую именно информацию они обнаружат (и как! ) особенно сложно. Это особенно верно, учитывая мой акцент на косвенных эпистемологических благах, на непреднамеренных результатах науки. И особенно с учетом того акцента, который я делаю на строительных лесах в расследовании и на том, как это делает будущее исследований непрозрачным.Тогда, возможно, я имею право думать, что многие эпистемологические дивиденды будут результатом оппортунистических, методологически всеядных подходов, принятых некоторыми учеными-историками, при этом я вовсе не имею права определять, на какие именно вопросы будут даны ответы. Таким образом, возникает противоречие между «точным оптимизмом» в отношении раскрытия конкретных фактов, касающихся прошлого (по крайней мере, при неудачных обстоятельствах), и косвенным, продуктивным и непрямым характером исторической реконструкции.Я вполне счастлив принять «неточный оптимизм» в неудачных обстоятельствах: в более удачных случаях все еще есть много места, чтобы быть уверенным в нашей способности обнаружить конкретные факты, и стоит помнить, что оптимизм касается гораздо большего, чем просто откроем ли мы факты о прошлом — мой плюрализм в отношении эпистемологических благ распространяется на такие характеристики, как понимание, исследование возможностей и так далее. В плюралистическом настроении невозможность приблизить то, что именно мы узнаем о прошлом, кажется мне положительно бодрящим.

Также стоит кратко остановиться на позиции Хавстада: действительно ли агностицизм возможен? Конечно, если мы истолковываем оптимизм и пессимизм как позиции, которые философы могли бы занять в отношении эпистемической доблести и успеха исторической науки, то мы могли бы решить, что доказательства недостаточны, и воздержаться от суждений. Но как сами ученые-историки, так и те, кто их финансирует, должны принимать решения о преследовании (Turner 2016), и отчасти преследование основывается на суждениях о пессимизме или оптимизме: какие пути исследований с большей вероятностью принесут эпистемологические дивиденды? В таких условиях, мне кажется, мы вынуждены делать ставки.Сказав это, было бы интересно рассмотреть, как будет выглядеть агностическая стратегия преследования. Возможно, в условиях эпистемического безразличия нам следует распределить наши ставки, возможно, с учетом случайных факторов (Эвин готовится к печати). В главе 12 я связал эти более исследовательские стратегии с оптимизмом, но, возможно, они с таким же успехом могут быть прерогативой агностиков. Агностики тоже могут быть поклонниками исследовательской спекуляции.

Говоря о спекуляциях, Дерек Тернер возражает, что, хотя я привожу положительные доводы в пользу спекуляций, я игнорирую их темную сторону.Возражение составлено хорошо и дает возможность поразмыслить о последствиях серьезного отношения к спекуляциям (конечно, заглавные буквы указывают на серьезность предложения!). Начнем с того, что Тернер справедливо выражает некоторое недоумение по поводу термина «эмпирически обоснованная спекуляция». Смысл фразы «эмпирическое обоснование» заключался в том, чтобы подчеркнуть, как спекуляция возникла в результате глубокого взаимодействия с эмпирическими деталями (а не просто выдумыванием вещей), и подчеркнуть, что цель спекуляции состоит в том, чтобы открыть новые пути к эмпирическому знанию.Возможно, более подходящим термином, который я приму здесь, будет «продуктивная» спекуляция. Ким Стерельни и я провели различие между продуктивными и праздными предположениями, последние представляют собой спекулятивные гипотезы, которые соответствуют имеющимся данным, но не способствуют дальнейшему исследованию[5]. В свете точки зрения Тернера (и аналогичного аргумента, который Дерек Скиллингс привел в своем обзоре 2018 года), возможно, нам следует добавить новую категорию: вопиющие предположения. Это спекуляция, которая не только не продвигает расследование вперед, но и подрывает его.

Обсуждение

Тернер выдвигает на первый план два вида вопиющих предположений. Первый включает усиление существующих предубеждений. Здесь предположение отражает ранее существовавшие идеи, которые сами по себе не имеют надлежащей доказательной поддержки. Сопротивление общей гипотезе чрезмерного убийства отчасти вызвано подозрением, что ее правдоподобие связано с тем, что это слишком простая, слишком легкая история, которая подкрепляет идеи H.  sapiens как машин, ведущих к вымиранию, которые, хотя и верны наше нынешнее состояние игры, возможно, не было в прошлом.Феминистский анализ науки представляет собой настоящую сокровищницу примеров подкрепления вопиющих спекуляций. Второй вид связан с дезинформацией. Часть опасений Тернера по поводу воинственной выставки динозавров заключается в том, что она может привести публику к ложным представлениям о том, каким было прошлое или как много мы о нем знаем. Можно подумать, что в педагогическом контексте мы обязаны представлять самую современную науку, насколько это возможно. По крайней мере, одна из вещей, которые делают креационистские музеи оскорбительными, — это переодевание вымыслов в одежду научной коммуникации.

Обратите внимание, что любая конкретная спекулятивная гипотеза может включать как вопиющие, так и продуктивные элементы. Он может отражать давние идеи нерефлексивным образом (поэтому быть вопиюще подкрепляющим), но при этом открывать новые эмпирические исследования; это может быть чрезвычайно плодотворная новая гипотеза, но все же вводящая в заблуждение информация, представленная в сообщениях средств массовой информации как установленная истина. Это означает, что максимальное использование силы спекуляций предполагает смягчение вопиющих аспектов. Например, Кирстен Уолш и я утверждали, что при некоторых (весьма ограниченных) педагогических условиях факты могут быть правомерно искажены, если эти искажения могут увеличить усвоение знаний, которые мы заинтересованы в передаче.Однако мы также предположили, что если кто-то собирается сделать это — использовать мифы для повышения педагогического восприятия — «можно преподавать миф как миф» (Walsh and Currie 2015, 423 курсив в оригинале). Таким образом, представление спекулятивных идей в музеях может стать возможностью побудить общественность критически относиться к природе научного знания. Что касается весьма спекулятивной выставки Смитсоновского института, которую обсуждает Тернер, музей мог бы сопровождать «воссоздание» стратегии убийства тираннозавра с помощью видео или информационной доски, объясняющей доказательства, подтверждающие гипотезу, и, возможно, побуждая участников подумать об альтернативных гипотезах или альтернативных способах. их тестирования.Простым примером этой стратегии является использование цветовой дифференциации, чтобы отличить части скелета, для которых у нас есть образцы, от тех, которые предполагаемы. Такие способы представления предположений могли бы создать захватывающие зрелища, но при этом привлечь внимание общественности как к тому, что мы знаем о прошлом, так и к природе научных рассуждений.

Теперь давайте рассмотрим вопиющую спекуляцию, связанную с подкреплением: спекуляцию, которая всего лишь отражает наше собственное предубеждение. Любой пример научного рассуждения будет подвергаться некоторому риску этого, поскольку не существует «взгляда из ниоткуда» (Douglas 2009), поэтому дело должно заключаться в том, что спекуляции особенно подвержены этому.По-видимому, это связано с тем, что спекуляции, опережающие доказательства, делают имеющиеся у нас доказательства менее ограничивающими, и, таким образом, у наших предвзятых предубеждений больше шансов стать движущей силой интерпретации (Bell 2015). Я был бы удивлен, если бы здесь было слишком много систематических вещей, но мне кажется, что такого рода предвзятость будет подчиняться тем же смягчающим практическим правилам, что и всегда. Разнообразие взглядов часто упоминается как способ борьбы с предубеждениями (Longino 2002), как и отказ от структур стимулирования, поощряющих консерватизм (Currie, готовится к публикации).Более открыто спекулятивной науке, возможно, придется переосмыслить некоторые методы публикации, то, как пишутся научные статьи и как они представлены в медийном контексте: в отличие от того, чтобы рассматривать статьи как выражение истины (будучи единым блоком в стене фактов, если хотите). нравится), возможно, их следует воспринимать как часть продолжающихся разговоров и ценить за то, что они обнажают их двусмысленность — там, где доказательства иссякают (как предложила Джоан Геро для археологии, 2007). Или, возможно, к типам статей, которые можно публиковать, можно добавить новые «исследовательские» статьи.Если это так, то это потребует понимания того, что может сделать хорошую исследовательскую работу. Поиск места для спекуляций в науке, таким образом, включает не просто предоставление тех эпистемологических аргументов, которыми торгуют Рок, Кость и Руина; это также требует размышлений о том, как продвигать продуктивные — при этом сводя к минимуму вопиющие — спекуляции внутри научных сообществ и за их пределами. И этот поворот к социальной структуре науки возвращает меня к эссе Элисон Уайли.

Уайли завершает свою дискуссию, обращая методологическую всеядность на саму философию.То есть, если мы хотим, чтобы философия науки была явно нормативной практикой, способной взаимодействовать, критиковать и даже плодотворно формировать научную деятельность, мы, философы, должны расширить свой набор инструментов. Это предполагает серьезное отношение к антропологии, истории и социологии науки, а также активное участие в научной работе (и даже ее выполнение). Конечно, многие философы уже делают это, и я также не думаю, что такая позиция означает, что мы не должны заниматься абстрактным анализом загадочных головоломок.(Возможно, у меня немного больше времени для бесплодных схоластических дебатов, чем у Уайли!) Но это означает, что мы должны хорошенько подумать о том, как сделать возможной все более синтетическую философию науки. Я думаю, что новые направления, которые включают эмпирические методы в философию — заимствование теоретических инструментов из эволюционной биологии и экономики, например, признание важности неэпистемических ценностей в науке и более широкое использование информации из других дисциплин и в сотрудничестве с ними — это часть того, что делает занятия философией науки захватывающими прямо сейчас.Если такие тенденции будут продолжаться и распространяться, я с радостью сообщу, что мой оптимизм относится не только к историческим наукам, но и к философии науки.

Процитированная литература

  • Allentoft, Morten Erik, Rasmus Heller, Charlotte L. Oskam, Eline D. Lorenzen, Marie L. Hale, M. Thomas P. Gilbert, Christopher Jacomb, et al. 2014. «Вымершая новозеландская мегафауна не находилась в состоянии упадка до человеческой колонизации». Труды Национальной академии наук 111 (13): 4922–4927.doi:10.1073/pnas.1314972111.
  • Авин, Шахар. нд «Индивидуалисты и лотереи». Исследования по истории и философии науки Часть A. doi: 10.1016 / j.shpsa.2018.11.006.
  • Белл, Мартин. 2014. «Экспериментальная археология на перепутье: вклад в интерпретацию или свидетельство «копирования»?» В «Вещественных доказательствах: изучение археологической практики» под редакцией Роберта Чепмена и Элисон Уайли. Нью-Йорк: Рутледж.
  • Боннин, Томас. нд «Доказательственное рассуждение в исторических науках: применение схем Тулмина к случаю Archezoa.Биология и философия. doi:10.1007/s10539-019-9677-z.
  • Чепмен Р. и А. Уайли, ред. 2015. Вещественные доказательства: уроки археологической практики. Лондон: Рутледж. дои: 10.4324/9781315739274.
  • Клеланд, Кэрол Э. 2002. «Методологические и эпистемологические различия между исторической наукой и экспериментальной наукой». Философия науки 69 (3): 447–451. дои: 10.1086/342455.
  • Клеланд, Кэрол Э. 2011. «Предсказание и объяснение в историческом естествознании». Британский журнал философии науки 62 (3): 551–582.дои: 10.1093/bjps/axq024.
  • Карри, Адриан. 2012. «Конвергенция как доказательство». Британский журнал философии науки 64 (4): 763–786. doi: 10.1007/s10539-012-9319-1.
  • Карри, Адриан. 2016а. «Этнографическая аналогия, сравнительный метод и археологическая специальная аргументация». Исследования по истории и философии науки, часть A 55: 84–94. doi:10.1016/j.shpsa.2015.08.010.
  • Карри, Адриан. 2016б. «Вспыльчивые обжоры: зависимость, согласованность и метод в исторических науках.Британский журнал философии науки 68 (4): 929–952. дои: 10.1093/bjps/axw005.
  • Карри, Адриан. 2018. Камень, кость и руины: Путеводитель оптимиста по историческим наукам. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.
  • Карри, Адриан. 2019. «Простота, одноразовые гипотезы и палеобиологическое объяснение». История и философия наук о жизни 41 (1): 10. doi: 10.1007 / s40656-019-0247-0.
  • Карри, Адриан. нд «Экзистенциальный риск, творчество и хорошо адаптированная наука.Исследования по истории и философии науки Часть А. doi:10.1016/j.shpsa.2018.09.008.
  • Карри, Адриан и Арнон Леви. нд «Почему эксперименты имеют значение». Запрос: 1–25. дои: 10.1080/0020174x.2018.1533883.
  • Карри, Адриан и Ким Стерельны. 2017. «В защиту рассказывания историй». Исследования по истории и философии науки, часть A 62: 14–21. doi:10.1016/j.shpsa.2017.03.003.
  • Дуглас, Хизер. 2009. Наука, политика и идеал без ценностей. Питтсбург, Пенсильвания: Университет Питтсбурга Press.
  • Форбер, Патрик. 2009. «Spandrels и повсеместная проблема доказательств». Биология и философия 24 (2): 247. doi: 10.1007 / s10539-008-9144-8.
  • Геммелл, Нил Дж., Майкл К. Шварц и Брюс С. Робертсон. 2004. «Моа было много». Труды Лондонского королевского общества. Серия B: Биологические науки 271 (Приложение 6): S430–S432. doi:10.1098/rsbl.2004.0234.
  • Геро, Джоан М. 2007. «Почитание двусмысленности/проблематизация уверенности». Журнал археологического метода и теории 14 (3): 311–327.doi: 10.1007/s10816-007-9037-1.
  • Джеффарес, Бен. 2008. «Времена испытаний: закономерности в исторических науках». Исследования по истории и философии науки Часть C: Исследования по истории и философии биологических и биомедицинских наук 39 (4): 469–475. дои: 10.2307/4018995.
  • Джеффарес, Бен. 2010. «Угадывая будущее прошлого». Биология и философия 25 (1): 125–142. doi: 10.1007/s10539-009-9155-0.
  • Леонелли, Сабина. 2016. Биология, ориентированная на данные: философское исследование.Чикаго: Издательство Чикагского университета.
  • Лонгино, Хелен Э. 2002. Судьба знаний. Издательство Принстонского университета.
  • Мартин, Грэм Р., Керри-Джейн Уилсон, Дж. Мартин Уайлд, Стюарт Парсонс, М. Фабиана Кубке и Джереми Корфилд. 2007. «Видение киви Forego в руководстве их ночной деятельностью». PLoS One 2 (2): e198. doi:10.1371/journal.pone.0000198.
  • Мартин, Пол С. и Ричард Г. Кляйн. 1989. Четвертичные вымирания: доисторическая революция. Университет Аризоны Press.
  • Поточник, Анджела и Брайан Макгилл. 2012. «Ограничения иерархической организации». Философия науки 79 (1): 120–140. дои: 10.1086/663237.
  • Навыки, Дерек. 2018. «Обзор Rock, Bone, and Ruin». Философские обзоры Нотр-Дама. doi: 10.7551/mitpress/11421.003.0001.
  • Трезвый, Эллиотт. 1991. Реконструкция прошлого: экономия, эволюция и вывод. Кембридж, Массачусетс: MIT Press.
  • Тернер, Д. н.д. Палеоэстетика. Издательство Кембриджского университета.Предстоит.
  • Тернер, Дерек. 2005. «Локальное недоопределение в исторической науке». Философия науки 72 (1): 209–230. дои: 10.1086/426851.
  • Тернер, Дерек. 2007. Создание предыстории: историческая наука и дебаты о научном реализме. Издательство Кембриджского университета.
  • Тернер, Дерек. 2013. «Историческая геология: методология и метафизика». Специальные документы Геологического общества Америки 502 (2): 11–18. дои: 10.1130/2013.2502 (02).
  • Тернер, Дерек Д. 2016. «Второй взгляд на цвета динозавров.«Исследования по истории и философии науки, часть A 55: 60–68. doi:10.1016/j.shpsa.2015.08.012.
  • Уолш, Кирстен. нд «Леса Ньютона: инструментальные роли его оптических гипотез». В книге «Эксперимент, размышления и религия в философии раннего Нового времени» под редакцией А. Ванцо и П. Ансти. Рутледж.
  • Уолш, Кирстен и Адриан Карри. 2015. «Карикатуры, мифы и ложь во благо». Метафилософия 46 (3): 414–435. дои: 10.1111/мета.12139.
  • Вимсатт, Уильям С. 2014.«Закрепление и строительные леса: архитектура для теории культурных изменений». В книге «Разработка каркасов эволюции, культуры и познания» под редакцией Линнды
  • Р. Капораэля, Джеймса Р. Гриземера и Уильяма К. Вимсатта, 77–105. дои:10. 7551 / митпресс / 9780262019552.003.0004.
  • Уайли, Элисон. 1985. «Реакция на аналогию». Достижения в археологическом методе и теории 8: 63–111.
  • Уайли, Элисон. 1999. «Переосмысление единства как« рабочей гипотезы »для философии науки: как археологи используют разобщенность науки.«Перспективы науки 7 (3): 293–317. doi:10.1162/posc.1999.7.3.293.
  • Уайли, Элисон. 2002. Думая о вещах: очерки философии археологии. ун-т Калифорнийской прессы.
  • Уайли, Элисон. 2011. «Критическая дистанция: стабилизация доказательных утверждений в археологии». doi: 10.5871/bacad/9780197264843.003.0014.

Примечания

  1. Конечно, все не так просто: Allentoft et al. являются ответом на аргумент Геммелла, Шварца и Робертсона (2004) о том, что на самом деле моа уже находились в упадке до появления человека.

  2. За некоторыми заметными исключениями, такими как Jeffares 2008 и Turner 2013.

  3. Я думаю, что адаптации схемы аргументов Тулмина (см. к возможным опровержениям доказательных требований, что дополнительные доказательства становятся уместными.

  4. Действительно, как утверждает Тернер (в печати), мы можем еще больше расширить эти товары, включив в них эстетику.

  5. Эрнан Бобадилья предположил, что, принимая во внимание мой плюрализм в отношении эпистемологических благ, маловероятно, что пустые спекуляции действительно имеют место. Я подозреваю, что он может быть прав, но вполне могут быть обстоятельства, когда некоторые предположения приближаются к этому.

Благодарности

Большое спасибо Джойс Хавстад, Дереку Тернеру, Леонарду Финкельману и Элисон Уайли за их замечательные комментарии, а также Дереку Тернеру, Джойс Хавстад и Томасу Боннину за отзывы о синопсисе. Я благодарен участникам семинара «Наука и глубокое прошлое» 2019 года в Тартуском университете, которые помогли разработать стратегию и разработать мои ответы. Некоторые из этих идей были впервые представлены на конференции Общества философии науки на практике в 2018 году благодаря участникам и зрителям. Некоторые исследования для этой статьи финансировались Всемирным благотворительным фондом Темплтона.

© 2019 Автор(ы)

Это статья с открытым доступом, распространяемая в соответствии с условиями Creative Commons Attribution 4.0 International License, которая разрешает любому загружать, копировать, распространять, отображать или адаптировать текст без разрешения, при условии, что автору(ам) предоставлено полное имя.

ISSN 2475-3025

Консорциум истории науки, техники и медицины

  • 56-й Объединенный атлантический семинар по истории биологии

    56-й совместный атлантический семинар по истории биологии
     
    Совместно проводится Докторской программой Массачусетского технологического института по истории, антропологии и науке, технологиям и обществу (HASTS) и Гарвардским университетом, факультет истории науки 
     
    Пятница и суббота, 8 апреля -9, 2022.

  • Институт истории науки получает грант NEH SHARP для проекта «Белые халаты, черные жизни»

    Институт истории науки получил крупный грант от Национального фонда гуманитарных наук (NEH) в рамках финансирования программы «Поддержка гуманитарных наук в рамках Американского плана спасения» (SHARP).

  • Президентские ученые в области общества и неврологии Колумбийского университета

    Программа «Президентские ученые в области общества и неврологии» (PSSN) в Колумбийском университете приглашает подавать заявки на междисциплинарные постдокторские должности, которые начнутся 1 июля 2022 года.

  • Обновленная информация об исследовательской политике наших организаций-членов

    Узнайте последнюю информацию об исследовательской политике наших организаций-членов во время пандемии.

  • Поиск коллекций консорциума по типу формата

    Исследователи теперь могут искать коллекции учреждений-членов Консорциума по типам формата, таким как книги, изображения, видео, микроформы, коллекции рукописей и другие форматы.

  • Консорциум приветствует Университет штата Мэриленд-Колледж-Парк

    Консорциум рад приветствовать своего нового члена, Мэрилендский университет в Колледж-Парке.

  • Постоянная должность в области истории медицины, Университет Джонса Хопкинса

    Рассмотрение заявок начнется 15 октября 2021 г.

  • Позиция факультета в истории современных физических наук

    Рассмотрение заявок начнется 15 октября

  • Вспомогательные исторические науки – бакалавриат

    Эта программа преподается на чешском языке.

    Критериями приема на обучение являются результаты устного экзамена по специальности . Абитуриенты также могут быть допущены на основании других критериев, см. Прием без вступительных испытаний. Факультет искусств Масарикова университета игнорирует результаты национальных сравнительных экзаменов SCIO.


    Вы можете подать свои электронные заявки на обучение с 1 ноября по 28 февраля . Экзамены по направлению
    будут проводиться с 22 по 25 апреля.
    Дата и время экзамена будут указаны в электронном приглашении на экзамен, которое будет загружено в ваше электронное приложение. Факультет не будет рассылать бумажные приглашения. Кандидаты, подающие заявку на основной план обучения и дополнительный план обучения в рамках комбинированного обучения, должны соответствовать условиям приема в оба плана.
    Тест обучаемости (TSP)

    Для поступления на обучение по этой программе получения степени вам не нужно сдавать TSP.

    Область исследования Экзамен

    Этот экзамен проводится только на чешском языке. Он предназначен для проверки знаний абитуриентов в данной области обучения. Проводится в форме устного интервью продолжительностью около 20 минут.


    Основное описание области обучения Экзамен:
    В первой части устного экзамена кандидаты должны ответить на 10 вопросов по истории в объеме школьной программы. Вторая часть экзамена представляет собой мотивационное интервью, состоящее из двух мотивационных вопросов.
    Прием без вступительного испытания
    Вы можете быть освобождены от вступительного испытания на основании хотя бы одного из следующих критериев:
    1. представление официально заверенных подтверждений вашего участия во Всероссийском туре профессиональной деятельности студентов (СОЧ) в область истории и олимпиада по истории;
    2. общеобразовательных школ получают по профильным предметам чешский (словацкий) язык, историю, латинский или немецкий язык, основы общественных наук.

    Заявление об освобождении от вступительных испытаний по результатам средней школы могут подать те абитуриенты, средний балл которых по каждому из четырех профильных предметов был 1,5 и выше. Суммарный средний результат по всем предметам не учитывается. Семинары в средних школах также не учитываются. Средний балл по каждому профильному предмету рассчитывается по результатам последних четырех лет обучения следующим образом: средний балл рассчитывается по итоговому курсу, а итоговые баллы — по предыдущим трем годам. Также необходимо, чтобы абитуриенты изучали каждый из профильных предметов не менее двух лет в течение последних четырех лет.
    Введите свои оценки в свое электронное приложение. Затем распечатайте оценки и позвольте вашей средней школе заверить их печатью и подписью. Загрузите скан заверенных оценок в свое электронное приложение. Вы также можете загрузить официально заверенные школьные отчеты или любые другие документы, подтверждающие ваши школьные результаты.
    Пожалуйста, загрузите официально заверенные документы вместе с заполненным Заявлением об освобождении от вступительного испытания непосредственно в свое электронное приложение в разделе Заявление об освобождении от вступительного испытания не позднее 28 февраля.

    Критерии оценивания

    • Общее количество баллов по предмету Экзамен: 100
    • Лимит для успешной сдачи ЕГЭ: 50

    Рекомендуемая литература

    • Попелка, Мирослав. Dějepis 1 pro gymnázia a střední školy — Правек и старовек. Прага: СПН, 2001.
    • .
    • Черный, Петр. Dějepis 2 pro gymnázia a střední školy — Středověk и raný novověk. Прага: СПН, 2001.
    • .
    • Главачка, Милан.Dějepis 3 pro gymnázia a střední školy — Нововек. Прага: СПН, 2001.
    • .
    • Kuklík, Jan. Dějepis 4 pro gymnázia a střední školy — Nejnovější dějiny. Прага: СПН, 2002.

    Минимальный балл и количество принятых абитуриентов в прошлые годы

    Исторические науки и подходы «великих людей» к истории — вымершие

    Некоторые критические замечания выходят за рамки этих (к настоящему времени) относительно бесспорных моментов.Можно пойти еще дальше и утверждать, что деяния этих якобы Великих Людей почти не имеют отношения к историческому исследованию или, возможно, их лучше всего использовать только в качестве иллюстраций и мнемоник важных исторических сведений. Есть два широких пути к такому заключению. Во-первых, утверждается, что так называемые Великие люди на самом деле не имеют большого значения или не имеют никакого значения и лишь очень незначительно влияют на результаты. (В конце концов, все действуют в социальной сети, и, возможно, любой конкретный узел в этой сети может вести себя примерно одинаково, независимо от того, кто в нем находится.) Другой заключается в том, чтобы утверждать, что в соответствии с принципом историческое исследование должно или должно быть связано прежде всего с общими историческими тенденциями, процессами или событиями. Если это касается цели и предмета истории, то идиосинкразическое поведение людей может отвлекать или даже сбивать с толку. Кем были различные монархи во время развития торгового капитализма в Италии, не более важно для целей истории, чем для физики имеет значение, в какое время суток проводились эксперименты.Назовите отказ GMH по любому из этих двух оснований сильным отказом GMH.

    Я думаю, что эти более крайние отказы от ГМХ заходят слишком далеко: и, как это бывает, я думаю, что наши исторические исследования должны иметь место для деяний «Великих людей» (и женщин, и детей, и т. д.) на основании что вполне правдоподобно, что социальные структуры, которые дают большую власть и влияние людям, вероятно, порождают влиятельные действия этих людей. И под «властью» и «влиянием» я подразумеваю не только политическую или экономическую власть: практика науки семнадцатого века в Европе означала, что кто-то, выполняя работу Исаака Ньютона, может, например, формировать физику для поколений, и поэтому она не будет было бы удивительно, если бы физика в семнадцатом и восемнадцатом веках пошла бы совсем по-другому без него.Я сомневаюсь, что история должна заниматься только общими положениями, но даже если некоторые из влияний Ньютона кажутся достаточно общими, чтобы заслуживать исторического внимания. (На каком-то этапе существовала мысль, что история должна прежде всего стремиться к максимально общим «законам истории» под страхом ненаучности. Многие дисциплины на факультетах естественных наук, вероятно, также должны считаться ненаучными по этому критерию.)

    Тех, кого искушает одно из решительных неприятий ГМХ, вряд ли удастся убедить, указав на несколько случаев предполагаемого влияния исторических личностей. Итак, давайте посмотрим, как могут выглядеть несколько аналогичных дебатов в исторических науках. (Я думаю, что есть и другие аналогичные дебаты, которые мы могли бы рассмотреть, но я выберу один из соображений экономии места.)

    Прямыми аналогиями в исторических науках могут быть случаи, когда отдельные сущности того рода, которые изучает наука, имеют значение и, таким образом, заслуживают отдельного внимания в этих теориях.Например, если одно отдельное животное или растение имеет значение для эволюционной биологии или палеонтологии; или одно образование имеет значение для геологии; и так далее. Под «иметь значение» здесь я имею в виду не столько то, что это имеет значение для наших свидетельств о том, что произошло: одна ископаемая окаменелость может рассказать нам о новом виде, или одна монета может рассказать нам что-то археологически значимое. Вместо этого «изменение ситуации» здесь должно означать существенное изменение того, что на самом деле произошло в прошлом.

    Более широкая аналогия была бы с вопросом, должны ли исторические науки вообще заниматься влиянием конкретных событий или отдельных лиц, или они должны сосредоточиться только на общих закономерностях и процессах. (Опять же, что касается свидетельств конкретных скальных образований, окаменелостей или археологических находок, возможно, они должны быть значительными: но должно ли это всегда служить общим выводам о прошлом?)

    Вопросы о том, какие научные исследования должны быть подобные не решаются сразу наблюдениями о том, каковы они на самом деле: в конце концов, плохая наука делается так же, как и хорошая наука.Но кажется разумным рабочим предположением принять науку, которая провозглашается столь же успешной, как , на самом деле является наукой, сделанной хорошо, особенно если она долгое время считалась хорошей наукой. (Быть признанным хорошей наукой — не то же самое, что считаться правильным .) По этому стандарту легко найти случаи, когда влияние отдельных конкретных объектов и событий представляет интерес для исторических наук. Если оставить в стороне некоторые примечательные отдельные объекты с продолжающимся влиянием, такие как Солнце, Земля или Луна, одним из наиболее заметных событий в геологической и палеонтологической летописи является вымирание КТ, а история вымирания КТ имеет конкретный исторический объект. в его центре: астероид Чиксулуб.(см. здесь анимацию удара).

    Вымирание КТ в конце мелового периода, вероятно, является самым известным из великих вымираний в истории Земли, включая массовое вымирание примерно трех четвертей существовавших тогда видов и (вероятно) вымирание всех оставшихся нептичьих динозавров. Это исключительно важное событие в палеонтологии и отчасти в эволюционной биологии, а косвенно и в геологии, по крайней мере, поскольку датирование горных пород по наличию окаменелостей является частью задачи геологии, а не просто источником данных, заимствованных из палеонтологии.Астероид Чиксулуб занимает центральное место в большинстве современных представлений о вымирании K-T, потому что именно удар этого огромного астероида и климатические эффекты материала, выброшенного им в атмосферу, по-видимому, были ответственны за вымирание. Как именно и какие другие факторы сыграли значительную роль, до сих пор остаются спорными вопросами. Но теперь немногие эксперты будут отрицать, что астероид играет главную роль в истории, и не будет много приверженцев идеи, что очень похожее массовое вымирание примерно того же вида произошло бы примерно в то же время без астероида.

    (Будучи более осторожным, возможно, мы должны назвать огромную вещь, врезавшуюся в Землю, в результате чего образовался кратер Чиксулуб, «ударником Чиксулуб», поскольку есть некоторые споры о том, был ли это астероид или комета: определенно не бесспорно, что это был астероидом . Но я буду называть его «Астероид Чикскулуб», потому что я думаю, что это был астероид, и потому что «Импактор» немного бесцветный.)

    Наука наблюдения лучше, чем историческая наука?

    Дональд Р.Протеро

    Одной из повторяющихся тем дебатов между Биллом Наем и Кеном Хэмом 4 февраля 2014 г. [1] были непрерывные разглагольствования Хэма о предполагаемом различии между «наблюдательной наукой» (наукой, которую мы можем наблюдать в режиме реального времени) и «исторической наукой». (наука, которая должна быть выведена из прошлого). Я был частью команды, которая тренировала Билла Ная перед дебатами, и мы говорили ему, чтобы он ожидал этого снова и снова. Конечно же, Кен Хэм забил его до смерти. Это странное различие является одним из главных тем для Хэма, хотя он явно использовал его, потому что оно широко распространено в креационистской литературе о молодой Земле.Например, креационист Чарльз Такстон [2] противопоставляет якобы надежные операции (экспериментальной) науки «спекулятивной» науке о происхождении. В учебнике креационистов 2007 года «Исследуй эволюцию» проводится различие между «экспериментальной наукой» и «исторической наукой» [3]. Гейслер и Андерсон [4] проводят различие между «эмпирической» или «оперативной» наукой и «криминалистической» или «наукой о происхождении». С их слов:

    В этой книге предполагается, что наука, изучающая события происхождения, не подпадает под категорию эмпирической науки, изучающей наблюдаемые закономерности в настоящем. Скорее, это больше похоже на криминалистику, которая концентрируется на ненаблюдаемых сингулярностях в прошлом. … Наука о прошлом не наблюдает единичности прошлого, а должна опираться на принцип единообразия (аналогии), как это делают историческая геология и археология. То есть, поскольку эти виды наук имеют дело с ненаблюдаемыми прошлыми событиями (будь то регулярными или единичными), эти события могут быть «познаны» только в терминах подобных событий в настоящем. … Великие события происхождения были сингулярностями. Происхождение Вселенной не повторяется.Ни происхождения жизни, ни происхождения крупных новых форм жизни. Это прошлые сингулярности, по поводу которых спорят креационисты и эволюционисты. Эволюционисты постулируют для них вторичную естественную причину, креационисты выступают за сверхъестественную первопричину.

    Многие примеры можно найти в старой креационистской литературе, восходящей к публикациям Генри Морриса, Дуэйна Гиша и серии «Деяния и факты» Института креационных исследований. Среди активных в настоящее время креационистов Рэй Комфорт также часто использует его [5], и я готов поспорить, что это часть учебной программы в евангелических креационистских школах, таких как Университет Свободы, Университет Орала Робертса, Колледж Брайана и многие другие.В ходе дебатов Хэм продолжал повторять это снова и снова, отказываясь признавать какие-либо научные доказательства, которые нельзя было бы засвидетельствовать в режиме реального времени.

    Как указывали многие ученые [6], это различие ерунда, и только Кен Хэм и креационисты молодой Земли, кажется, думают, что оно имеет какой-то смысл. Естественно, он повторяет это фальшивое искусственное различие, потому что оно служит его целям. Каждый раз, когда Най настаивал на том или ином вопросе, Хэм отступал, скрываясь за своей уловкой, что никто ничего не может знать об «историческом» прошлом, а затем делал ошеломляющее утверждение, что единственным надежным источником информации о прошлом является Библия.(Най был слишком джентльменом, чтобы бросить очевидный вызов Кену, откуда он может знать это. Как всегда выражается Хэм: «Ты был там?»). Большая часть науки говорит нам, что Земля стара, что жизнь развилась и так далее. Хэм хочет дискредитировать и выбросить всю эту информацию, поэтому он создает удобное, но несостоятельное различие, которое служит его целям, но не имеет никакого отношения к тому, что делают или думают настоящие ученые.

    Как П.З. Майерс прокомментировал [7] в своем блоге Pharyngula:

    .

    В нем есть то восхитительное сочетание высокомерного притворства, когда библейский болтун делает вид, что понимает науку лучше, чем ученые, и одновременно позволяет им отрицать все научные наблюдения.Это аргумент, когда они объявляют, какие виды науки существуют, и биологи-эволюционисты используют слабую, историческую науку, в то время как креационисты используют только сильную, наблюдательную науку. Они используют это различие неправильно и без какого-либо понимания того, как работает наука, и они неуместно заявляют, что вообще занимаются какой-либо наукой.

    В действительности вся наука представляет собой бесшовную смесь вещей, которые мы наблюдаем непосредственно, и вещей, которые мы выводим, используя законы природы, простирающиеся в области прошлого, очень отдаленные или очень крошечные (то, что называется «униформитаризмом» или «актуализмом»). ).Как говорит Майерс:

    Все научные данные основаны на наблюдениях, но не в том наивном смысле, что учитывается только то, что вы видите своими глазами. В некотором смысле некоторые науки считаются историческими, но они не используются так, как это делают креационисты; оно не относится к науке, описывающей события в прошлом.

    Используя различение Хэма, мы никогда не сможем ничего сказать о Вселенной, потому что большинство объектов находятся так далеко от нас, что их свет прошел от сотен до тысяч световых лет или больше, чтобы достичь нас.То, что мы видим, уже давно произошло. Тем не менее, в ходе дебатов Хэм признал, что многие объекты в космосе находятся на расстоянии тысяч и более световых лет от нас, признавая, что он признает «историческую» науку — по-видимому, не осознавая этого. В какой-то момент он, казалось, даже признал, что некоторые звезды находятся на расстоянии более 6000 световых лет от нас, что противоречит его утверждению о том, что Земле всего 6000 лет, если только он не хотел прибегнуть к странному аргументу Госсе об Омфалосе и утверждать, что объекты были выглядело так, как будто у них было древнее прошлое.Вместо этого он сделал это поразительное заявление [8]:

    Когда мы слышим термин световой год, мы должны понимать, что это не мера времени, а мера расстояния, говорящая нам, как далеко что-то находится. Далекие звезды и галактики могут быть в миллионах световых лет от нас, но это не значит, что свету потребовались миллионы лет, чтобы добраться сюда, это просто означает, что он действительно далеко!

    Судя по всему, Хэм не понимает концепции световых лет, что имеет смысл. Поскольку он не может признать, что что-то произошло до 6000 лет назад, он должен придумывать странные, необоснованные «объяснения» этой неудобной реальности. Как бы он ни пытался рационализировать значение слова «световой год», если что-то находится на расстоянии миллионов световых лет, тогда действительно требуются миллионы лет, чтобы его свет достиг нас. Вот как определяются световые годы — расстояние, которое свет проходит за год. Хэм здесь ясно показывает свое полное незнание настоящей науки.

    Вдобавок, если бы Хэм был прав относительно природы науки, мы не могли бы много сказать о вещах в самом мельчайшем масштабе: о молекулах, атомах и субатомных частицах.Как известно любому, кто изучал химию или физику, почти все свойства молекул или атомов были получены много лет назад косвенными методами, основанными на их химическом и физическом поведении. Никто не мог непосредственно увидеть молекулы, тем более атомы, когда они были впервые обнаружены и описаны. (Только недавно с появлением сканирующих туннельных микроскопов мы смогли получить изображения молекул и некоторых атомов). Так хочет ли Хэм утверждать, что химия и атомная физика не являются настоящими науками, потому что мы не можем наблюдать за их объектами изучения в реальном времени? Если да, то как он объясняет все то, чему мы научились, и все то, что мы изобрели, используя эти знания?

    Когда мы готовили Билла Ная к дебатам, мы знали, что это произойдет, и дали Биллу несколько примеров, чтобы опровергнуть это.Лучшим из них является телешоу «C.S.I.» (аббревиатура от «Crime Scene Investigation»), посвященное криминалистике. Если преступление совершено, а преступника никто не видел, криминалисты просто пожимают плечами и говорят: «Мы не можем его раскрыть»? Очевидно, что нет. Весь смысл шоу в том, что повсюду есть множество улик, которые позволяют нам достоверно делать выводы о прошлом, будь то через несколько часов после преступления или через несколько миллионов лет. Допустим, грабитель ограбил дом Хэма, пока он участвовал в дебатах.Стал бы он настаивать на том, чтобы криминалисты перестали работать на месте преступления, потому что он не верит в «историческую науку»? Скорее всего, не. Скорее, он хотел бы, чтобы они использовали любую науку, которая раскрыла бы преступление — точно так же, как настоящие ученые используют любые доступные доказательства для разгадки тайн природы.

    Най кратко упомянул CSI в своем первом сегменте. Он указал, что использование Хэмом фальшивого различия между исторической и наблюдательной наукой было характерно для креационизма и было совершенно ложным, но это не мешало Хэму возвращаться к нему снова и снова.Другой подход, который я предложил (хотя Най им не воспользовался), заключался в том, чтобы привлечь внимание к предсказательной силе исторической науки. Мы изучаем древние землетрясения, зафиксированные в отложениях, и это позволяет нам предсказывать будущие землетрясения. Мы изучаем древние вулканические отложения вокруг действующих вулканов, таких как гора Сент-Хеленс или гора Ренье, и это позволяет нам предсказать их следующее извержение. В частности, Билл (президент Планетарного общества) мог привести в пример комету Галлея. В 1705 году Эдмонд Галлей использовал законы Ньютона и исторические данные о кометах, восходящие к 240 г. до н. ), 1531 и 1607 гг., чтобы понять, что все эти наблюдения относились к одной и той же комете, которая проходила мимо Земли каждые 75-76 лет.Использование Галлеем этих исторических данных позволило ему предсказать возвращение кометы в 1758 году, что и произошло. К сожалению, сам Галлей никогда этого не видел, потому что умер в 1742 году, но это классический пример того, как наука представляет собой единое целое. На основе выводов о прошлом, сделанных из различных исторических записей, Галлей сделал успешное предсказание будущего. Это наука в лучшем виде.

    Мне посчастливилось увидеть комету Галлея в 1986 году во время ее последнего пролета над Землей. Хотя это было не так впечатляюще, как в 1066 или 1758 году, это стоило того, чтобы увидеть его, потому что я не доживу до того, чтобы увидеть его снова, когда оно вернется в 2061 году.Одна из интересных причуд истории заключается в том, что Марк Твен родился в год ее появления в 1835 году и умер в возрасте 75 лет, когда она появилась в 1910 году. Как он сказал,

    .

    Я пришел сюда с кометой Галлея в 1835 году. В следующем году она снова придет, и я рассчитываю улететь вместе с ней. Это будет величайшее разочарование в моей жизни, если я не поеду с кометой Галлея. Всевышний, несомненно, сказал: «Вот эти два необъяснимых уродца; они пришли вместе, они должны выйти вместе.

    Действительно, Твен умер 21 апреля 1910 года, на следующий день после появления кометы в небе.

    Итак, откуда креационисты взяли идею, что это предполагаемое различие между историческими и наблюдательными дисциплинами признается в науке? Один пример используется Кеном Хэмом и многими другими креационистами, такими как Гордон Уилсон, который сказал следующее [9]:

    9 лет назад и в этом семестре я ясно дал понять, что не собираюсь продвигать свои взгляды или принижать эволюционные взгляды в классе.Тем не менее, я заявил, что не разделяю взглядов на общее происхождение, которых придерживается основное научное сообщество. Что вполне в моем праве сделать. Единственное, что я представил (вкратце), — это различие между исторической наукой и эмпирической наукой, а также то, что выводы, сделанные на основе первой, не обладают таким высоким уровнем достоверности, как выводы, сделанные на основе последней. Это различие не является изобретением креационистов. Этого придерживается и Эрнст Майр. Выводы, сделанные из исторической науки, так же хороши, как и предпосылки, на которых они основаны.Это был просто момент, чтобы побудить студентов проявить некоторые навыки критического мышления при оценке утверждений научного сообщества об истинности.

    Он и другие креационисты цитируют Эрнста Майра (вне контекста) следующим образом [10]:

    Эволюционная биология, в отличие от физики и химии, является исторической наукой — эволюционист пытается объяснить уже имевшие место события и процессы. Законы и эксперименты — неподходящие методы для объяснения таких событий и процессов.Вместо этого строится историческое повествование, состоящее из предварительной реконструкции конкретного сценария, который привел к событиям, которые он пытается объяснить.

    Например, были предложены три различных сценария внезапного вымирания динозавров в конце мелового периода: опустошительная эпидемия; катастрофическая смена климата; и воздействие астероида, известное как теория Альвареса. Первые два рассказа были в конечном итоге опровергнуты доказательствами, несовместимыми с ними.Однако все известные факты согласуются с теорией Альвареса, которая в настоящее время широко принята. Проверка исторических нарративов подразумевает, что большой разрыв между наукой и гуманитарными науками, который так беспокоил физика Ч. П. Сноу, на самом деле не существует — в силу своей методологии и принятия фактора времени, делающего возможными изменения, эволюционная биология служит мостом.

    Однако, если вы прочитаете весь контекст цитаты Майра, он никоим образом не предполагает, что «историческая наука» уступает или менее надежна, чем «экспериментальная» или «наблюдательная» наука.Это креационистское искажение, предназначенное для того, чтобы то, что на самом деле говорят ученые, звучало так, как будто оно поддерживает их идеи. Во многом это аналогично тому, как креационисты умышленно неправильно понимают значение слова «теория». Они действуют так, как будто «теория» означает только «дикий, спекулятивный сценарий» (как в популярном использовании), и не признают, что для ученого «теория» — это совокупность наблюдений, которые в настоящее время хорошо проверены и подтверждены. Сколько бы раз вы ни поправляли их в этом преднамеренном запутывании, они не откажутся от него, потому что это соответствует их аудитории и их идеологической программе.

    Контраст между более «наблюдательными» типами науки и более «исторической» наукой действительно обнаруживается в литературе по философии науки, но истинные философы науки ни в коем случае не утверждают, что «исторические» свидетельства хуже или менее заслуживают доверия. Так делают только креационисты. Некоторые философы и ученые проводят различие, популяризированное Стивеном Джеем Гулдом [11], между «номотетическими» (подчеркивающими закономерность, регулярность, предсказуемость, экспериментальность) аспектами науки и «идиографическими» (подчеркивающими уникальные, однозначные) аспектами науки. своеобразные исторические события).Например, Эллиот Собер писал [12]:

    Это разделение между номотетической («номос» по-гречески «право») и исторической наукой не означает, что каждая наука является исключительно той или другой. Физик элементарных частиц может обнаружить, что интересующие нас столкновения часто происходят на поверхности Солнца; если это так, то подробное изучение этого конкретного объекта может помочь вывести общий закон. Симметрично, астроном, заинтересованный в получении точного описания звезды, может использовать различные законы, чтобы помочь сделать вывод.

    Хотя физик элементарных частиц и астроном могут заниматься как общими законами, так и историческими частностями, мы можем разделить их два занятия, различая средства и цели. Проблема астронома — историческая, потому что цель состоит в том, чтобы сделать вывод о свойствах конкретного объекта; астроном использует законы только как средство. Физика элементарных частиц, с другой стороны, является номотетической дисциплиной, потому что цель состоит в том, чтобы вывести общие законы; описания конкретных объектов уместны только как средство.

    Такое же разделение существует и в эволюционной биологии. Когда систематик делает вывод, что люди более тесно связаны с шимпанзе, чем с гориллами, это филогенетическое предположение описывает генеалогическое древо, соединяющее три вида. Предложение логически того же типа, что и предложение, в котором говорится, что Алиса более тесно связана с Берри, чем с Карлом. … Реконструкция генеалогических связей — задача исторической науки.

    Как ясно из этой и многих других цитат, которые можно найти в литературе по философии науки, «исторические» свидетельства никоим образом не считаются ниже «свидетельств наблюдений».«Они представляют собой бесшовный континуум со многими видами проблем, использующих оба доказательства параллельно или линии доказательств, переходящие из одного в другое. Трезвый так ясно говорит, и я сам не смог бы сделать более ясный вывод [13]:

    Хотя вывод законов и реконструкция истории являются разными научными целями, они часто плодотворно решаются вместе. Теоретики надеются, что их модели не бессодержательны; они хотят, чтобы они применялись к реальному миру живых организмов. Точно так же натуралисты, описывающие настоящее и прошлое конкретных видов, часто делают это с прицелом на получение данных, имеющих более широкое теоретическое значение.Номотетическая и историческая дисциплины в эволюционной биологии могут многому научиться друг у друга.

    _____

    Дональд Протеро — палеонтолог, геолог и писатель, специализирующийся на палеонтологии млекопитающих. Его исследования были в области магнитостратиграфии, метода датирования слоев горных пород кайнозойской эры и его использования для датирования климатических изменений, которые произошли 30-40 миллионов лет назад. Он является автором или редактором более 30 книг и более 250 научных статей, в том числе пяти учебников по геологии.Его последняя книга называется «Проверка реальности: как отрицатели науки угрожают нашему будущему».

    [1] Полная версия дебатов доступна онлайн.

    [2] Thaxton, CB (1984) Тайна происхождения жизни: переоценка современных теорий. Allied Books, Ltd., Лондон.

    [3] Meyer, S., et al. (2007), Исследуйте эволюцию: аргументы за и против неодарвинизма. Издательство Hill House, Нью-Йорк.

    [4] Гейслер, Норман Л. и Дж. Керби Андерсон (1987) Наука о происхождении: Предложение по спору о сотворении и эволюции.Гранд-Рапидс, Мичиган: Baker Book House, 198 стр.

    .

    [5] См. Pharyngula, 27 июля 2013 г.

    [6] Pharyngula, op. cit., Unreasonable Faith, январь 2014 г.; Арс Техника, февраль 2014 г.; Шифер, февраль 2014 г.; The New Yorker, февраль 2014 г.; Запись NCSE об исторической и экспериментальной науке.

    [7] Pharyngula, op. цит.

    [8] Ответы в Книге Бытия.

    [9] Nothing in Biology, 26 февраля 2014 г.

    [10] Scientific American о влиянии Дарвина.

    [11] Гулд, С.J. 1980. Перспективы палеобиологии как номотетической, эволюционной дисциплины. Палеобиология, 6: 96-118.

    [12] Sober, E. (2000) Философия биологии, 2-е изд., Westview Press: Boulder, CO., стр. 14-15.

    [13] Там же, с. 18.

    Нравится:

    Нравится Загрузка…

    Родственные

    Историцистские теории научной рациональности (Стэнфордская философская энциклопедия)

    1. Историцистские концепции рациональности: битва больших систем

    1.1 Обзор

    Что хорошего в обращении к истории, когда дело доходит до оценки рациональность решений и действий? Поскольку прошлое уже позади, разве история не просто «чушь»? Пара на каждый день фразы говорят об обратном. Обычно считается, что «история» (имеется в виду историография, дисциплинированное изучение того, что было в истории) является развенчивателем мифов. И политики не единственные люди, обеспокоенные «судом над история». Обе эти идеи нашли свое воплощение в новом исторически ориентированная философия науки, которая начала зарождаться в конец 1950-х годов.«Новые историцисты» (как мы можем называйте их) включали Томаса Куна, Н.Р. Хэнсон, Мэри Хессе, Имре Лакатос, Пол Фейерабенд, Стивен Тулмин, Дадли Шапер, Ларри Лаудан, Эрнан Макмаллин и Майкл Руз. Они утверждали, что Доминировавшие тогда позитивистские и попперовские взгляды на науку были сами спят — мифы о том, как делается наука. Что-то новое истористы утверждали, что обнаружили более крупные единицы и до сих пор незамеченное динамический во временном ряду исторических записей — долгосрочный, перспективные исследовательские программы, которые включали развивающийся ряд сопутствующие теоретические моменты.Прежде всего, истористы подчеркивали глубина крупных исторических изменений и вытекающие из них вызовы кумулятивный научный прогресс. Они утверждали, что ничего не было в традиционная «логика науки», которая могла рационализировать такие изменения. Проблема состояла в том, чтобы создать новую динамическую модель наука, которая улавливала бы эти закономерности и рационально мотивировала бы их.

    Философы-историки убедительно показали, что исторические свидетельства ставят под сомнение полученные взгляды.Большинство философы сегодня принимают этот вердикт истории. Менее успешным был попытка сформулировать адекватную позитивную теорию рациональности, как на уровне первого порядка научно-методологических норм (например, «Отклонить гипотезу, которая делает явно ложной предсказания» или «Используйте двойные слепые экспериментальные методы при работе с когнитивными агентами») и в метаметодологический уровень, где они столкнулись с проблемой того, как рационально выбирать среди конкурирующих теорий научной рациональности, без округлости.Разногласия здесь поставили вопрос о есть ли общая теория научной рациональности быть найденным или нуждающимся в нем.

    (Для доступных критических обзоров «Больших систем» дебаты, см. Suppe 1974, Newton-Smith 1981, McGuire 1992 и Zammito 2004. Нехватка места вынудила опустить важные развития, включая марксистскую диалектическую традицию, например, Новак 1980 г. и недавняя работа о позиции и рациональности, например, ван Фраассен. 2002 г., Роуботтом и Буэно, 2011 г.)

    1.2 Исторический поворот в философии науки

    Куна Структура научных революций (1962/1970a) был первоначальным манифестом историцистской философии науки и остается основным ориентиром. Таким образом, его работа обеспечивает наиболее полезную платформу для описания ранних историцистских усилий — и трудности, с которыми они столкнулись. Затем мы кратко рассмотрим другие основные вкладчики. Куна во многом предвосхитили Кант, Гегель, Уильям Уэвелл, Эмиль Мейерсон, Эрнст Кассирер, Александр Койре, Филипп Франк, Гастон Башляр, Людвик Флек, Ганс Райхенбах, Рудольф Карнап, В.В. Куайн, Майкл Поланьи, Гессен, Тулмин и Хэнсон, за которыми сразу же последовал Лакатос, Фейерабенд, Шапер, Лаудан и др. (см. Томас Кун; также Hoyningen-Huene [1989] 1993 и Rheinberger [2007] 2010b).

    Знаменитое вступительное предложение структуры было:

    .

    История, если рассматривать ее как хранилище не только анекдотов или хронологии, могло произвести решающую трансформацию в образе наука, которой мы теперь обладаем. Это изображение ранее было взятые, даже самими учеными, в основном из изучения законченные научные достижения, как они зафиксированы в классике а в последнее время и в учебниках, из которых каждый новый научный поколение учится практиковать свое ремесло.Однако неизбежно цель таких книг является убедительным и педагогическим; концепция науки нарисована от них уже не подходит предприятию, их производившему чем образ национальной культуры, взятый из туристического буклета или языковой текст. В этом эссе делается попытка показать, что мы были введены в заблуждение их фундаментальными способами. Его цель — набросок совсем другого концепция науки, которая может возникнуть из исторических записей сама исследовательская деятельность.

    Кун смоделировал историю науки как последовательность догматических периоды «нормальной науки» под «парадигма», разделенная словом «революционный» переход к следующей парадигме.По мнению Куна, такой отрыв от прошлое омолаживает поле, которое застоялось под тяжестью аномалии, для решения которых у него больше не было ресурсов. А новая парадигма вносит изменения на всех уровнях, от устоявшихся базы данных и инструментарий к концептуальной основе, целям, стандарты, институциональная организация и исследовательская культура — так настолько, что некоторые старые практикующие с трудом могут распознать новые парадигма как их область. Это отключение производит «несоизмеримость» при смене парадигмы, начиная от отсутствие связи с проблемами рационального выбора между ними, поскольку не существует фиксированной меры успеха.В его наиболее радикальном, Кун моделировал революционные решения политической революцией в уровне сообщества и о религиозном обращении на индивидуальном уровне, добавив, что ученые по разные стороны спорят о парадигме «жить в разных мирах» ([1962] 1970а: гл. 10). Под критическое давление, впоследствии он смягчил свою позицию. На самом деле он стремился уточнить понятие несоизмеримости до конца жизни (Санки 1997). Кун иллюстрирует иронию в том, что, хотя истористы использовала глубокие изменения как оружие для борьбы с традиционалистами. серьезные проблемы и для самих историцистов.

    Книга Куна была его попыткой ответить на вопрос, поставленный выше цитата. Этот вопрос тут же породил другой: как можно обращение к истории для достижения этих преобразующих изменений? Особенно, как могут описательных утверждений о прошлом (или настоящем науки, если уж на то пошло) влияют на наши нормативных суждений о рациональных убеждениях и поведении? Как история может сообщить методологии науки? Это вариант так называемого проблема «должно быть».Может ли действительно быть «суд» истории?

    В течение следующих десяти или двух лет большинство философов науки пришли к согласен с тем, что между наукой как исторически практиковались и нормативные модели, полученные философами. То Поэтому истористы представили философскому сообществу важная дилемма: либо отвергнуть большую часть современной науки как иррациональную или признать, что наука в целом рациональна, и использовать исторической информации, чтобы пересмотреть наши глубоко укоренившиеся логические и вероятностная концепция рациональности.Некоторые позитивисты и попперианцы попытался усовершенствовать первый вариант, утверждая, что история науки приблизиться к традиционному взгляду на рациональность достаточно близко, если мы относились к своим дезинфицированным абстрактным моделям науки как к регулирующим идеалы. Кун и другие истористы защищали второй вариант, взяв на себя рациональность науки должна быть практически аксиомой. Написал Кун,

    Я ни на мгновение не верю, что наука по своей сути иррациональное предприятие…. Я воспринимаю это утверждение не как вопрос по факту, а по принципу.Научное поведение, взятое как целом, является лучшим примером рациональности, который у нас есть. (1971: 143f; цитируется по Hoyningen-Huhne [1989] 1993: 251f.)

    В чем заключалась пересмотренная Куном концепция рациональности и как она на основе истории (в той степени, в которой она была)? Пока он не предоставил эксплицитная, общая теория рациональности, вызов Куна здесь было больше, чем многие оценивают. Позитивисты и попперианцы практически изобрел современную, академическую философию науки. Для них, научная рациональность полностью сводилась к созданию правильной теории решения о принятии в контексте обоснования, когда гипотезы и тестовые данные уже в таблице, данные теоретически нейтральны, а цели и стандарты логически независимы от теории.К Куна эта картина науки была больше похожа на фотонегатив в что свет и тьма меняются местами. Давайте посчитаем пути.

    (1) Хотя его работа углубила проблему недоопределения настаивая на том, что логики плюс данные недостаточно для определения теории выбора, Кун уменьшил масштабы проблемы обоснования научные утверждения, отвергая традиционный реализм и корреспондентская теория истины. Ученые больше не должны оправдывать теоретическое утверждение верно. Вместо этого он принял кантианскую критическую положения о том, что ни одно предприятие, в том числе и научное, не имеет возможности установить окончательную, метафизическую истину о мире.Вместо, наука в значительной степени занимается решением проблем, и ученые в состоянии оценить качество предложенной проблемы решения по сравнению с предыдущими попытками. «[T] он единица научное достижение есть решенная проблема» ([1962] 1970a: 169). Что отличает науку от ненауки и лженауки? постоянная поддержка (в течение исторического времени) решения головоломок традиция, а не применение несуществующей «научной метод», чтобы определить, являются ли утверждения истинными или ложными или в какой-то степени вероятно.С исчезновением обоснованных утверждений об истине появились новые отчеты о научных открытиях, знаниях, объяснениях и прогрессе тоже понадобится.

    (2) Вопреки большинству эмпирических взглядов, данные не теоретически нейтральны, следовательно, не являются кумулятивными от одного периода науки к Другая.

    (3) Более того, Кун расширил утверждение о том, что наблюдение теоретически нагружено сказать, что 90 358 все 90 359 основных аспектов науки отягощены другие. Существенные данные и теоретические утверждения, методологические стандарты, цели и даже социальные институты науки — все это связаны взаимной зависимостью.(Полученный вид удерживал их отдельные и независимые, чтобы избежать взаимного загрязнения якобы приводящие к циркулярности; см. Scheffler 1967.) Именно это внутренняя обратная связь, которая представляет интересную нелинейную динамику в модель Куна, так как обратная связь производит связанные термины взаимодействия (Kuhn 1977: 336; Nickles 2013b; De Langhe 2014б).

    (4) Эта тесная согласованность подразумевает, что нормальная наука консервативна. и закрытым, в отличие от науки Поппера как «открытого общества» (Поппер, 1945).Вопреки традиции, сказал Кун, научная рациональность не состоит в выдвижении гипотез и подвергая их серьезному испытанию. Бросить вызов основополагающим принципам научное поле, как отстаивали Поппер и позитивисты, разрушить его, ибо все теории и концептуальные рамки сталкиваются потенциально фальсифицирующие аномалии во все времена (Kuhn [1962] 1970a и 1970б; Лакатос 1970 согласился). Попперовский «критический рационализм», ключ к концепции Просвещения Поппера. политической демократии, а также научного прогресса, на самом деле иррациональный ; ибо такая критика подорвала бы причина существования исследователей.

    (5) Кун утверждал, что Поппер и другие упустили из виду существование ключевые структуры в истории науки — долгосрочные подходы, которые он называл парадигмами и, следовательно, как нормальные, так и революционная наука. В игре есть разные исторические масштабы: отдельные теории, парадигмы и еще более долгосрочная перспектива последовательности парадигм. Так Кун принял на вооружение двухъярусный или концепция двойного процесса науки , в которой есть, во-первых, конститутивную основу (парадигму), не подлежащую пересмотру во время периоды нормальной науки и, во-вторых, переход от одной основы к Другая.Поскольку эти рамки исторически условны и в конечном итоге вытеснены другими. Двухпроцессный счет Куна резко противоречило теории одного процесса Поппера (1963) и многим другие. По иронии судьбы, учитывая, что Кун также нападал на позитивистов позиций, а учитывая его большую симпатию к Попперу, двухпроцессный был ближе «позитивистам» Рейхенбаху и Карнап, чем Поппер (см. Reisch 1991; Carnap 1950; De Langhe 2014а,б; Никлс 2013а).

    (6) Таким образом, существуют два различных понимания научной рациональности. требуется, а не один: один, чтобы покрыть относительно плавное изменение внутри нормальная наука в рамках одной парадигмы, а другая — для обработки радикальных смена парадигмы.Отсюда сразу следует, что существует два основных типы научных изменений, отсюда две проблемы научных изменений и/или две проблемы прогресса, которые необходимо решить, следовательно, два счета научная рациональность необходима для их решения. Что было у Куна конструктивные претензии?

    (7) Мы не должны искать ни единого, нейтрального метода всей науки на одном уровне. все время ни счет, основанный на явных методологических правилах. Большинство нормальные научные решения основаны на опытных суждениях, а не на правилах (Кун [1962] 1970а: гл.5, 10). Появление правил в научной практика есть признак кризиса, срыва. Вопреки традиции, ни рациональность внутри парадигмы, ни рациональный выбор между парадигмы — это вопрос соблюдения правил. Это не приложение формальный, логический или вероятностный алгоритм. В обоих случаях это вопрос квалифицированного суждения (разного рода).

    (8) Неформальное научное суждение сильно зависит от риторики и суждения об эвристической плодотворности в контексте открытия — очень элементы, которые были прямо исключены из контекста рациональное оправдание господствующей традицией.Для Куна нормально решение проблем заключается в моделировании новых решений головоломок на установленные прецеденты, образцы, где моделирование имеет решающее значение включает в себя суждения о сходстве, аналогии или метафоре. (В то время как Методология Поппера — это теория обучения, в которой мы учимся только на наших ошибках, у Куна мы учимся также (главным образом) на наших успехи — образцы, которые со временем укрепляют наши знаний в рамках нормальной науки.) При изменении парадигмы риторический тропы, используемые в убеждении, обычно более абстрактны и неуловимы, чем в нормальной науке.Куновская трактовка рационального принятия изменение парадигмы должно было оставаться тонким из-за несоизмеримости. Здесь проблема обоснования была тем более сложной, что новые парадигмы обычно теряют часть успехов своих предшественников (так называемая «потеря Куна» решений проблем, но также и данных, теория, цели и стандарты).

    (9) Новый конструктивный ход Куна в отношении рациональность смены парадигмы заключалась в том, чтобы внести перспективное измерение эвристических суждений о фертильности.С точки зрения ключевого, творческие ученые, старая парадигма исчерпала свой ресурс, тогда как радикально новые идеи и практики могут не только разрешить некоторые старые аномалии (ретроспективное подтверждение), но, что не менее важно, может заново изобретать и тем самым сохранять поле, открывая новые границы впереди много интересных новых работ. Для них поле теперь было будущее. Несомненно, эвристическое руководство также было характерной чертой нормального науки, но там она была встроена неявно.

    В общем, Кун перевернул традиционные представления о научном обосновании, на различии контекста открытия-обоснования, на их голова.По иронии судьбы, как только мы примем точку зрения ученых-исследователей, зрения, более интересные формы научного познания, в том числе обоснование, происходят в контексте открытия. Все это по Куну.

    Критики возражали, что, хотя историцистские выскочки добились некоторого разрушающие критические точки, их положительные оценки научных рациональность были слаборазвиты, расплывчаты и неубедительны. политический революция и религиозное обращение как модели рационального поведение?! Кларк Глимур (1980: 7, 96ff) назвал новый подход «новая нечеткость».Может ли интуитивное суждение действительно заменить стандартную теорию подтверждения? И что может быть аналогом отношение свидетельства к теории на метаметодологическом уровне, где теперь «теория» была набором методологических правил или теорией самой рациональности? (Историки ответили, что это не их вина если принятие решений в реальной жизни — это грязное дело, которое часто опережает доступных формальных правил.) Шапер (1984: гл. 3–5) был ранний критик Куна, и Лакатос (1970: 178) сообщил, что Кун заменили рациональность «правлением толпы».Поскольку Шейпер и Лакато были историцистами, мы видим, что историцисты могли не согласиться резко между собой. Фейерабенд предоставит самые яркие пример.

    Проницательное отношение Куна к науке с точки зрения с точки зрения ученых, представила микроуровневую концепцию рациональное принятие решений. Но был ли у него метаметодологический счет как выбрать среди конкурирующих теорий научной рациональности? Опять же, не четкий и исчерпывающий отчет, а только некоторые конструктивные предложения.Как и все истористы, он говорил, что теория рациональности должна соответствовать истории науки и традиционные счета не прошли этот исторический тест. Адекватная теория должна также быть прогрессивным и избегать эпистемологического релятивизма. Кун (и многие другие) просто встроены в эти нормы с самого начала. Такой ход хорошо работает среди большинства сторонников историзма, но не очень хорошо для критиков, кто думает, что эти предпосылки просто умоляют о нормативности истории вопрос. Учитывая несоизмеримость, не рациональность, прогрессивность, и отрицание релятивизма ключевые пункты, которые должны быть аргументировал? В других отрывках Кун приводил доводы в их пользу, но лишь немногие критики были убеждены.

    С положительной стороны, Кун сделал заявление об эпистемологической экономии.

    [В] своем нормальном состоянии… научное сообщество чрезвычайно эффективный инструмент для решения проблем или головоломок, которые его определяют парадигмы. ([1962] 1970a: 166; ср. Wray 2011: ch. 7)

    Понятно, что Кун считал науку более эффективным для него самого, чем для Поппера, потому что двойной процесс позволяет крайняя специализация (Wray 2011; De Langhe 2014c).Верно, традиционные отчеты не соответствуют демаркации Куна критерий — что подлинная наука поддерживает решение головоломок традиция. Учитывая убеждение Куна в том, что наука прогрессивна с точки зрения успеха решения проблем, предиктивной точности, простоты (переработка и оптимизация эффективности решения проблем в течение время) и так далее, из этого якобы следует, что его рассказ делает науку как рациональные, так и нерелятивистские. Критики не согласились.

    Также, кажется, существует своего рода трансцендентальная стратегия аргументации. за подходом Куна, как ответ на квазикантианскую вопрос: Учитывая, что наука, как исторически практиковалось, есть во многом рациональны и прогрессивны, но не стандартным образом, как его рациональность и возможный прогресс? Предположительно, изучение исторические модели укажут путь.

    Кун часто описывал свой взгляд на два процесса как «Кант с подвижным категории». Соответственно, есть и диалектика, квазигегелевское прочтение: из множества микрорешений сообщество ученых в данной области с течением времени, с большим количеством совпадений и начинается, возникает прогрессивное предприятие, хотя и не такое, которое телеологически сходящийся к метафизической истине о вселенной или на любом другом «конце». Однако с этой точки зрения мы имеем отказался от идеи, что индивидуальные научные решения обычно движимый явной заботой о рациональности.В нескольких областях г. философии ведутся жаркие споры о том, эмерджентные явления имеют подлинную причинную силу и, следовательно, подлинную объяснительную силу. сила. В этой степени остается неясным, какую роль играет желание рациональные пьесы, в отличие от более приземленных мотивов. Эта проблема возникает и у других историцистов, как заметит Дэвид Халл. (Видеть записи на ментальная причинность и дальше интерналистские и экстерналистские концепции эпистемологического обоснования.)

    Говоря о рациональности как социально возникающем, мы можем забежать вперед и отметить, что феминистская философы науки, такие как Хелен Лонгино и Мириам Соломон, защищал научную рациональность как социально возникающую норму (Лонгино 1990, 2001; Соломон 2001).Тем самым они решают вопрос о том, как натуралистический, тем не менее, научно-практический подход к научному знанию может имеют нормативное значение. Однако они не стесняются делать предложения политики для изменение (улучшение) научных практики и поддерживающие их институты. На их счету некоторые другие факторы, такие как политические/идеологические, а также социальные возникают и могут иметь нисходящую причинно-следственную эффективность для отдельных практиков, но не отрицая свободу действий и автономию тех, лица.Здесь знакомые вопросы «методологического индивидуализм». (Смотрите записи на феминистская эпистемология и философия науки, феминистские взгляды на науку, феминистская социальная эпистемология, и феминистская политическая философия.)

    Решительные нападки на Куна как на радикального субъективиста и иррационалист, который подрывал не только философию, но и западную интеллектуальные традиции сейчас выглядят преувеличенными, но справедливо будет сказать, что пять больших проблемных комплексов нормативности, несоизмеримости (включая изменение смысла), релятивизм, социальное знание и глубокое, но рациональные прогрессивные изменения чрезвычайно сложны и остаются открытыми для дебаты сегодня.Для многих философов науки релятивизм является большим пугало, которое нужно победить любой ценой. Для них любой взгляд, который ведет даже к умеренному релятивизму, тем самым сводится к абсурду. Философы-истористы настаивали на относительности исторического контексте, но, за немногими исключениями, сделали резкое различие между относительностью и откровенным относительностью . Немного критики не нашли это различие убедительным (см. релятивизм, Кинди и Арабацис, 2012 г. и Ричардс и Дастон, 2016 г.).

    1.3 Методология научно-исследовательских программ

    Критика и рост знаний (1970), под редакцией Лакатоса и Алана Масгрейва, был вторым крупным вкладом в дебаты об историзме. Этот сборник статей, созданный Лондонская конференция 1965 года во многом была реакцией на Кун; но это особенно важно для собственного вклад в книгу «Фальсификация и методология программ научных исследований» (MSRP), попытка приспособить попперовскую точку зрения к некоторым куновским идей и тем самым расходиться с попперовской ортодоксальностью.Лакатос имел долгое время выступал за исторический подход к философии математики и наука (см. его 1976). Одной из его главных забот была защита рациональная преемственность и прогрессивность современной науки от задача радикальных перемен. Другой заключался в том, чтобы парировать обвинения в исторический релятивизм.

    Подобно парадигмам Куна и исследовательским традициям Лаудана (см. ниже), единицей рациональной оценки для Лакатоса не является единственная теория в определенный момент времени; вместо этого это серия теорий которые представляют собой рационально связанные моменты в развитии идентифицируемая исследовательская программа.В MSRP эти теории разделяют отрицательная эвристика , содержащая нерушимые принципы и положительная эвристика , которая обеспечивает «защитную пояс» вокруг негативной эвристики и направляет будущие исследования. Перспективный эвристический элемент был, как и Куна, важным черта, отсутствующая в традиционных представлениях о науке. В MSRP, исследовательские программы оцениваются с точки зрения их прогрессивности за историческое время, т. е. тот, который быстрее всего приумножает знания. Мера роста знаний, предложенная Лакатосом, — это новое предсказание. преимущество в том, какая программа дает больше новых теоретических предсказаний и многое другое подтвержденных новых предсказания, чем его конкуренты.Это историцистская позиция, поскольку определение того, является ли что-то новым предсказанием, требует подробного знание исторического контекста открытия, в котором была создана предсказательная теория (Lakatos & Zahar 1976). К сожалению, однако, фальсификационизм Лакатоса стал настолько изощренный, что он не мог установить правило, когда это было рационально отказаться от вырождающейся исследовательской программы, которая опережала более прогрессивным; для ученых, сказал он, может на законных основаниях делать рискованный выбор.Во всяком случае, вопреки Куну, два или более исследовательские программы могут существовать параллельно. лакатосовская рациональность делает не диктовать, чтобы все исследователи присоединялись к одной и той же программе.

    Какова связь между теорией научной рациональности и общая методология науки? Как попперианцы, от которых он расходились, Лакатос считал, что методологии являются теориями научная рациональность (Curtis 1986). Точно так же метаметодология (задачей которого является определение того, какая методология превосходит другие) идентична метатеории научной рациональности.Лакатоса метатеория резюмирует MSRP на метауровне. По словам Лакатоса, его мета-MSRP показывает, что MSRP побеждает конкурирующие методологии, потому что она наилучшим образом соответствует истории науки в том смысле, что она делает историю науки максимально рациональной. То есть, рекомендованная производителем розничная цена. имеет рациональный смысл как интуитивно рациональных эпизодов, так и некоторые из них, которые его конкуренты должны исключить из-за внешних причин отклонения от рационального идеала. Действительно, предсказывает , что некоторые контринтуитивные случаи будут рассматриваться как рациональные при рассмотрении близко.

    Лакатоша «История науки и ее рациональная Реконструкции» (1971: 91) открывается многообещающим парафразом Кант (ранее использовался Хэнсоном (1962: 575, 580) и Гербертом Фейглом). (1970: 4): «Философия науки без истории науки пустой; история науки без философии науки слепой». Однако использование им рациональных реконструкций подтверждающие исторические эпизоды — наука, как она якобы могла было сделано или 90 358 должно было быть сделано 90 359 — сделано фактическое науки выглядят более внутренне правильными (согласно MSRP), чем были.Историки и философские критики резко ответили, что это не так. подлинная история и, следовательно, нечестный тест (см. издание «Арабацис»).

    Лакатос и его последователи (например, Worrall 1988, 1989) рассматривали MSRP как фиксированная и окончательная методология, в отличие от куновской, Изменение Тулмина и (в конечном итоге) Лаудана. методологии. Идея о том, что вся предыдущая история науки была работая над этой окончательной методологией, которую Лакатос первым предложил божественный — так сказать, конец истории методологии — был одна из широко гегельянских тем в творчестве Лакатоса.Другой заключалась в том, что не существует мгновенной рациональности, предложенной формальным подходы стандартной теории подтверждения. Пишет Дэниел Литтл (в запись на философия истории) «Гегель находит причину в истории; но это скрытая причина, и который может быть понят только тогда, когда полнота истории работа окончена…». Сова Минервы вылетает на Сумерки. Для Лакатоса рациональные суждения могут быть сделаны только ретроспективно. Например, нельзя судить об эксперименте как о важном в тот момент, когда он встречается только в исторической ретроспективе (1970: 154ff).Оценки сделано задним числом. (Смотри запись на Лакатос.)

    1.4 Методологический анархизм

    В своей ранней работе Фейерабенд (1962) обращался к историческим случаям для отвергнуть теорию объяснения Гемпеля и теорию Нагеля. параллельный учет интертеоретической редукции (традиционно механизмы кумулятивного прогресса), на том основании, что в действительности историческая практика, означающая, что происходит переход от одной основной теории к другой преемник. Таким образом, выводимость терпит неудачу. Это также более очевидно терпит неудачу, потому что две теории обычно несовместимы друг с другом.Соответственно, один не может рассуждать традиционным логическим аргументом от одного к другому. Фейерабенд ввел свою концепцию несоизмеримости в эта работа. Предвосхищая свой более поздний широкий плюрализм, ранний Фейерабенд также расширил линию Поппера по тестированию до полномасштабного пролиферативной методологии. Конкурирующие теории следует множить и проверены друг против друга, потому что больше эмпирического содержания тем самым выявляется, чем при проверке изолированных теорий. В его В более поздних работах Фейерабенд (1975, 1987, 1989) резко отошел от позиции школы Поппера.Он решительно отверг идею научный метод, который ставит науку выше других культурных предприятия. Согласно его «методологическому анархизму», любое так называемое методологическое правило, включая логическую непротиворечивость, могут быть плодотворно нарушены в некоторых контекстах. Тем не менее, его известный лозунг «Всё возможно» был широко прочитан как более радикальным, чем он намеревался, учитывая его игривые взаимодействия с его друг Лакатос.

    Позже этот Фейерабенд заявил, что его основная цель была гуманитарной, не эпистемологический, поэтому его целью не было защищать рациональность науки.Его нападки на догматический, сциентистский консерватизм, внутри и вне научных сообществ, имеет методологическое значение, хотя и отрицательный импорт. Фейерабенд одним из первых обратил внимание на сильная историческая случайность научной работы, в контексте оправдание, а также открытие, и он защищал эту случайность также на методологическом уровне. Таким образом, нет фиксированного рациональность науки. Например, Галилей (он утверждал в исторической детали) представил новый вид методологии, новый вид рациональность, отчасти с помощью риторического обмана, отчасти с арестом приложения математики к основным механическим явлениям.Случилось так, что новое видение Галилея победило, но в этом нет смысла называя его либо рациональным, либо иррациональным в любом абсолютном смысле.

    Философы, отступающие от конкретных деталей к своим абстрактным формализмов, заставляют науку выглядеть гораздо более рациональной, чем она есть на самом деле, подчеркивал Фейерабенд. « [H]история, а не аргумент, подорвала боги », а также подорвали аристотелевскую науку и несколько более поздние научные ортодоксии (1989: 397, курсив его). Фейерабенд отверг «тезис отделимости», согласно которому весьма случайные исторические процессы могут поставлять научные продукты которые являются истинными и не зависящими от обстоятельств, продукты, которые достигли побега скорость из истории как бы (моё выражение).Однако, хотя не так ярко выражены, как у Лакатоша, остаются следы историцистского консеквенциализм с точки зрения Фейерабенда, как, например, когда он писал, что «О научных достижениях можно судить только после событие» ([1975] 1993: 2). Нет никакой «теории» научная рациональность у Фейерабенда, только историцистская антитеория, как было; но он был не совсем таким иррационалистом, как считали критики. ему быть. (Смотри запись на Фейерабенд. Недавнюю работу по исторической непредвиденной ситуации см. в Stanford 2006 и Солер и др.2015.)

    Фейерабенд принял релятивизм, подразумеваемый положениями только что описано. В более поздней работе «Наука как искусство » под влиянием выдающийся венский искусствовед Алоис Ригль говорил о различных, самостоятельные научные стили в разные периоды, которые значительно как различные стили в искусстве (Ginzburg 1998). Такой вид хорошо подходит с его когда-то утверждением, что нет никакого научного прогресса, просто последовательность или множественность стилей. Здесь есть обморок связь с ранними взглядами Куна, хотя двое мужчин как сообщается, не взаимодействовали так сильно, как можно было бы ожидать, в то время как оба были в Беркли.

    1.5 Прагматичный подход к решению проблем

    Лаудан открыл Progress and its Problems (1977) с претензией что предоставление адекватной модели рациональности является первичным дело философа науки, но это не сохранилось методологии соответствуют реальной науке. В этой книге его идея о хорошей посадке соответствовал подборке интуитивно сильных исторических примеров что любая адекватная теория должна объяснить. (Лаудан 1984 и 1996: гл. 7, позднее отказался от интуиционистских элементов, придававших нормативной силе к этой модели.) Его ответом на вопрос о рациональности было предложить основательный, явно прагматичный подход к решению проблем науки. Решение проблем было важным элементом в предыдущих отчеты, особенно Куна и Поппера, но Лаудан перевернул обычное представление о научном прогрессе как временная последовательность вневременных рациональных решений. Вместо определяя прогресс с точки зрения рациональности, мы должны определить рациональность с точки зрения прогресса. Мы не можем измерять прогресс с точки зрения приближения к непознаваемой, конечной, метафизической истине, но мы иметь надежные маркеры прогресса с точки зрения количества и относительного важность как эмпирических, так и концептуальных проблем, решаемых многолетние «исследовательские традиции».Как у Лакатоса исследовательские программы были компромиссом между Поппером и Куном, мы можем читать «исследовательские традиции» Лаудана как включающие элементы своих главных историцистских предшественников, уходя резко от других принципов их работы.

    Многие аналитики играли с возможными отношениями между предполагаемая рациональность и предполагаемая прогрессивность наук. То Центральный вопрос для них аналогичен вопросу у Роджерса и Золушка Хаммерштейна : Является ли наука прогрессивной? потому что это рационально, или это рационально, потому что это прогрессивный? (Kuhn [1962] 1970a: 162, задавался вопросом: создает ли поле прогресс, потому что это наука, или это наука, потому что она делает прогресс?») Основной вопрос состоит в том, является ли рациональность основное и фундаментальное, а не производное от чего-то другого.Те как Лаудан, которые делают это производным, нужно отстаивать свою позицию против возражения, что они совершают верификационное ошибка смешения самой рациональности (ее конститутивной природы) с критерии применения термина «рациональный». Являются мгновенный успех или долгосрочный прогресс конститутивных рациональность или просто ее косвенные признаки (или ни то, ни другое)?

    Как бы то ни было, поскольку прогресс есть историческое (нагруженное историей) концепции, такова же и рациональность в концепции Лаудана, как это было на Лакатоса.Темпоральность его рассказа привела Лаудана к ввести важное различие между принятием теория и преследование , которые объяснили бы, насколько рационально возможны переходы к новой исследовательской традиции. Ученые следует принять теорию о том, что pro tem имеет наибольшую общего успеха в решении проблем, но следовать традиции, которая сейчас пользуется более высокой скоростью успеха. Сегодня почти все принимает такое различие, хотя и не обязательно Критерии успеха Лаудана.

    Как и Структура и рекомендованная производителем розничная цена, модель науки Лаудана вызвало много дискуссий, как конструктивных, так и критических. Он столкнулся с обычные трудности, связанные с тем, как мы должны считать и взвешивать важность проблемы, чтобы иметь жизнеспособную схему бухгалтерского учета. Историки могут ответьте, что это не их вина, если это грязная задача, так как это просто историческая реальность, реальность, которая, во всяком случае, благоприятствует опытным суждение по аккуратным алгоритмам принятия решений.

    Лаудан (1984) согласился с Куном в том, что цели, стандарты и методы науки меняются исторически так же, как теоретические и наблюдательные утверждения, но его «ретикуляционистская модель» отвергли как исторически неверное утверждение Куна о том, что иногда все они измениться вместе, чтобы составить (куновскую) революцию.Резкое изменение в одном место не должно серьезно нарушать неподвижность в другом месте и редко или никогда не нарушает. Следовательно, несоизмеримость является псевдопроблемой. Более того, Лаудан утверждал, что его ретикуляционистская модель преодолевает иерархическую проблему, которая привела мыслителей, таких как Пуанкаре и Поппер, чтобы сделать цели наука произвольная (вершина иерархии и, следовательно, неоправданная оправдание того, что будет ниже), например, простые условности. У этих авторов нет способ рационально оценивать сами цели, оставляя их позиции застрявшими с учетом чисто инструментальной причины: эффективность по отношению к заданная, произвольная цель.Напротив, в модели Лаудана элементы взаимно ограничивают, взаиморегулируют, идея видное место в атаке Дьюи на иерархию в его 1939 году. абсолютный приоритет над другими. Таким образом, некоторые цели иррациональны. потому что нынешние и обозримые знания и методы не имеют возможности достичь их или измерить прогресс в их достижении. (Лаудан тем самым отвергал твердые реалистические цели как иррациональные.) или методологическая экспертиза может сделать рациональным принятие новых стандарты, а также новые цели.

    Дебаты между Лауданом и Уорроллом по поводу стоимости фиксированной методология науки прекрасно иллюстрирует настойчивость древняя проблема перемен (Laudan, 1989; Worrall, 1989). Как это можно объяснить или даже измерить изменение, кроме как с точки зрения базовая неподвижность? Не допускает изменений во всех трех Уровни Лаудана — вопросы научных фактов и теории, метод и стандарты, и цели — оставляют нас с разрушительным релятивизм? Уорролл защищает фиксированность рекомендованной производителем розничной цены Лакатоша, но согласен с тем, что он не может быть установлен априори .Лаудана сетчатая модель сохраняет более фрагментарную и исторически условную фиксированность, как описано выше.

    При всем при этом угроза релятивизма остается, ибо как хороший, не вигский историцист, имеет трансисторическую меру прогресс? Ответ Лаудана состоял в том, что мы можем легко измерить научного прогресса по нашим меркам, вне зависимости от того, какие цели историков-исследователей. Это звучит правильно о том, что мы делать. Но если причины, по которым историки в окопах принимал решения, которые на самом деле не имеют значения для нас (или для кого-либо данного поколения), ретроспективно, то как рациональность обеспечивает методологическое руководство или причинное объяснение, почему ученые-историки приняли решения, которые они сделали? Их индивидуальная рациональность может показаться стать неактуальным.И почему же тогда рациональность является центральным проблема философии науки?

    Резко отходя от традиционных, ненатуралистических трактовок норм, Лаудан прямо решил проблему «должно быть», выдвинув важный и влиятельный, прагматичный «нормативный натурализм», согласно которому приемлемыми нормами являются наилучшие подкрепляется успешной исторической практикой, где, опять же, успех, как мы судим о нем сегодня. С этой точки зрения нормы имеют эмпирическое содержание. Они отвеяны из истории успешной практики, снова широко распространенная идея Дьюи (например,г., Дьюи, 1929). В Технологическом институте Вирджинии Лаудан и его коллеги инициировали программу проверки индивидуальных норм. присутствует в различных философских моделях науки против истории науки (Laudan 1977: 7; Donovan et al. 1988). Как и каждый майор философское предложение, это подверглось критике, в этом случае, например, для выделения отдельных методологических правил из их исторические контексты и вернуться к традиционному, позитивистскому, гипотетико-дедуктивная модель тестирования. Короче, критики жаловались что метатеория рациональности Лаудана не соответствовала его Теория рациональности первого порядка, прогресс в решении проблем.И профессиональные историки не приветствовали это приглашение сотрудничества, так как проект предполагал разделение труда, которое рассматривал философов как теоретиков, предлагающих правила для проверки, в то время как историки были низведены до жадных до фактов служанок, делающих тестирование. Справедливости ради, как философ-историк, сам Лаудан проделал большую историческую работу.

    С другой стороны, попытка Лаудана (1981) «опровергнуть» научный реализм на основе исторических примеры крупных научных изменений вызвали много дискуссий, поскольку статус реализма стал центральным вопросом в философии наука.Действительно, статья Лаудана помогла сделать это так.

    1.6 Эволюционные модели научного развития

    Тулмин (1972) создал эволюционную модель научного развитие с точки зрения совокупности понятий, градуалистский счет научных изменений, которые он считал более исторически точными и философски оправдано, чем дискретная модель Куна. «Концепции» Тулмина исторически пластичны, но они характеризуется историчностью. Он цитирует Кьеркегора: «Понятия, как личности, имеют свою историю и точно так же не способны противостоять разрушительному действию времени, как и люди» (1972: фронтиспис).Тулмин считал, что биологические, социальные и концептуальные эволюция, включая научное развитие, являются примерами такая же обобщенная схема вариации-выбора-передачи, хотя и с совершенно разные конкретные реализации. Для Тулмина, дисциплины (специальности) аналогичны биологическим видам. Он рекламировал свою модель натуралистическим, даже экологическим, но не исключающим рациональность. Рациональность вступает прежде всего на уровень выбора, определение того, какие семейства понятий (в том числе методологические) выбрать и воспроизвести.Рациональность не в чем «логичность», т. е. следование заданному логическому или Каркас Куна сквозь огонь и воду. Скорее, это вопрос адекватно адаптироваться к меняющимся обстоятельствам. Как ньютоновский сила, рациональность связана с изменением, а не с поддержанием того же государство. Таким образом, куновская революция не нужна, чтобы вырваться из старые концептуальные рамки.

    Что касается дескриптивно-нормативной проблемы, мыслители от Куна до Роберта Brandom (например, 2002: 13, 230ff) апеллировали к общему праву. традиция как поучительная аналогия, и Тулмин не был исключением.Опубликованные судебные дела представляют собой юридические прецеденты, которые впоследствии аргументация может привести для поддержки. Со временем нормативные традиции появляться. Явные правила могут быть сформулированы путем размышления об истории прецедентов, но практика обычно остается неявной. Eсть дуновение Гегеля, ретроспективная реконструкция в этой идее извлечение норм из шаблонных исторических практик, которые их воплощают неявно и условно. Основная проблема с Тулминым мнение, говорили критики, состоит в том, что оно настолько расплывчато и абстрактно, что мало что говорит нам о том, как работает наука.Казалось бы, относится к просто обо всем.

    Дональд Кэмпбелл (1960, 1974) ранее защищал обобщенную вариация плюс схема выборочного удержания, которую он проследил до Уильям Джеймс. Поппер рассматривал свой собственный эволюционный взгляд на научное развитие аналогично Кэмпбеллу (1974). То же для Дэвида Халла (1988) с его более подробной эволюционной моделью. Однако Халл отверг эволюционную эпистемологию как таковую, и отрицал, что вообще занимался эпистемологией.(эволюционный эпистемологии сталкиваются с проблемой, почему мы должны ожидать случайного селекционистский процесс, способствующий истине: см. эволюционная эпистемология. Предполагая, что это также может соблазнить человека впасть в виггизм отношение к прошлому в духе социал-дарвинизма.) Халл отверг Аналогия Тулмина с биологическими видами, основанная только на черты сходства, а не на историко-причинной преемственности подлинные биологические виды. Книга Халла отразила его собственную глубокую участие в полемике между кладистами, эволюционистами систематики и фенетики над биологической классификацией.(Он занимал пост президента Общества систематической биологии и Ассоциация философии науки.) Халл обобщил свою важные биологические концепции репликатора (гена) и интерактора (организм) ученым и сообществам. Его центральная единица и для анализ был демой, или исследовательской группой, в своем соревновании с другие.

    Халл (1988) утверждал, что успех науки можно объяснить механизм невидимой руки, а не с точки зрения рационального принятие решения.Он не отрицал, что большинство ученых считают себя как рациональных искателей истины, но на его счет первичным мотивация – это стремление к профессиональному признанию и кредиту через положительное цитирование другими и недопущение нарушений институционализированные стандарты. Термин «рациональность» даже не фигурирует в указателе книги. Тем не менее, институциональная структура стимулов науки работает на производство в целом надежные результаты и научный прогресс, так что, чтобы рационально настроенных философов, наука выглядит так, как если бы она была движимый преднамеренной рациональностью его практиков.Мы можем сказать, что для Халла рациональность ничего не объясняет без каузального поддержку, но как только мы вводим в действие причинные механизмы, возникает больше нет необходимости ставить рациональность на первый план, по крайней мере, не преднамеренно рациональность.

    Чем лучше [ученые] оценивают работу других, когда она имеет отношение к их собственным исследованиям, тем успешнее они будут. Механизм, сложившийся в науке, ответственный за ее невероятный успех может быть не таким уж «рациональным», но она эффективна, и она имеет тот же эффект, что и сторонники науки. как абсолютно рациональное предприятие предпочитаю.(1988: 4)

    Подобно взгляду Адама Смита на невидимую руку в отношении альтруизма. и общественное благо, рационалисты могут интерпретировать теорию Халла широко гегелевской в ​​том смысле, что рациональность науки возникает (в той мере, в какой это происходит) из сложных социальных взаимодействий ученых и группы ученых, занимающихся своими обычными делами в обычных способы, которые удовлетворяют общественным нормам и структурам стимулов, а не от явные намерения принимать рациональные решения. В то время как Халл дал пристальное внимание к этим социальным взаимодействиям и институтам которые делают их возможными, он утверждал, что его обращение к социальным факторам было внутреннее по отношению к науке, а не внешнее.

    1.7 Социология науки новой волны и реалистическая реакция

    Оставленный относительно нетронутым философами-историцистами во времена Битва больших систем заключалась во внутреннем и внешнем различии. То философов, созвучных традиционной социологии науки (например, Merton 1973) и социологии знания в целом защищали своего рода «инерционный принцип» (Fuller 1989: xiii et passim ): социальные и психологические факторы, такие как экономические и должны учитываться политические интересы и психологические установки. в игру только для объяснения отклонения от рационального пути.Этот различие начало стираться уже у Куна, который подчеркивал социальную факторы внутренние организации самой науки: научное образование, сильная роль научных сообществ с их отличительные культуры и т. д. (см. также Лакатоса о всеобъемлющем теории рациональности, способные обращать кажущиеся внешние соображения на внутренние, а Халл 1988 о продвижении по службе.)

    В 1970-е годы социологи науки новой волны быстро отвергли разделение труда, подразумеваемое инерционным принципом, и взяло социологию далеко за пределы того места, где его оставил Кун (к его большому огорчению).Эти социологи настаивали на том, что социология через социальные интересы и другие социальные мотивационные причины, много говорил о внутренних, техническое содержание науки — настолько, что фактически не было ясно, что оставалось какое-то место для рациональных объяснений философы. Эдинбургская сильная программа, основанная Дэвидом Блур и Барри Барнс (см. Bloor 1976), релятивистская школа Бата. Гарри Коллинз и Тревор Пинч (Коллинз, 1981), а позже конструктивистская работа Бруно Латура и Стива Вулгара (1979), Карин Кнорр-Цетина (1981), Стив Шапин (1982), Шапин и Саймон Шаффер (1985) и Энди Пикеринг (1984) были важными ранними разработками.(См. Shapin 1982 для полезного обсуждения.)

    Поскольку новая социология науки также в значительной степени основывалась на исторические примеры, мы находим более радикальные историзмы сложными менее радикальные. Хотя социологи часто расходились во сами, как и философы, общая направленность их работы заключалась в том, что философы-историцисты не смогли принять социально-политический контекст и, таким образом, все еще слишком привязаны к старым, абстрактным, акаузальным идеалам рациональности, объективность и продвижение к истине.Большая социологическая работа была явно антиреалистический и релятивистский, по крайней мере, как методология.

    Большинство философов науки решительно отвергали новую социологию как релятивистами и иррационалистами, среди которых неисторицисты принимают версии сильного реализма, согласно которым зрелая наука может сознательно, на интерналистских основаниях, прийти к теоретической истине и подлинная ссылка на теоретические объекты или достаточно близко. То Конечным итогом стали «Научные войны» 1990-х годов.От сейчас (2017 г.) стороны в этом споре смягчились, плодотворно ведутся разговоры, и некоторая степень примирения произошло (см. Labinger & Collins 2001). Работы феминисток в научные исследования, такие как Донна Харауэй (2004 г.) и философы-феминистки. науки, таких как Хелен Лонгино (1990, 2001) и Мириам Соломон (2001) отвергли предположения, общие для обеих сторон в дебатах, тем самым открывая путь к их более плюралистическому, интерактивному и менее иерархические варианты. Отличительные выдающиеся подходы к социальным эпистемология философов включает Fuller 1988, Goldman 1999 и Роуз 2002.(Смотрите записи на социальная эпистемология, научный метод, научный реализм, и социальные аспекты науки а также упомянутые выше феминистские записи.)

    Некоторые социологические работы носили постмодернистский оттенок, как и работы некоторых философов. Например, Ричард Рорти. вариант историцистского прагматизма отвергал заочные теории истина и связанная с ней идея о том, что у нас, людей, есть некоторые натурализованно-богословское обязательство добросовестно представлять метафизическая природа с нашей наукой.Он говорил многозначительно, но смутное представление о крупных преобразованиях в науках (или где-либо еще в культуры), как это было достигнуто Галилеем, как изобретение нового «словарь», который работал достаточно хорошо для определенных целей чтобы уловить, но не как новые истины, установленные логическими рассуждениями. В виде для самой рациональности это вопрос поддержания честного, цивилизованного «разговор»:

    С прагматической точки зрения, рациональность — это не проявление способности называется «разумом» — способностью, стоящей в некотором детерминированное отношение к действительности.Это также не [это] использование метода. Это просто , нужно быть открытым и любопытным, а также полагаться на на убеждении, а не на силе. (1991: 62).

    Таким образом, рациональность не является ключом к научному успеху, и она много общего с риторикой, как и с логикой. Прагматики, по его словам, предпочитают говорить об успехе или неудаче усилий по решению проблемы, а не чем рациональность или иррациональность (1991: 66).

    Точка зрения, которую иногда приписывают герою Рорти Дьюи, состоит в том, что рациональность не есть априорный , универсальный способ мышления и действовать правильно; скорее, это как ящик с интеллектуальными инструментами, каждый из которых, как люди узнали из ремесленного опыта, работает лучше, чем другие в различных ситуациях, в результате чего можно было бы назвать «теленормативная» концепция рациональности.

    2. Рациональность и история: некоторые основные вопросы

    Многие из вопросов, поднятых историцистскими концепциями рациональности остаются нерешенными, но подход имеет достоинство возвращая к обсуждению несколько взаимосвязанных вопросов.

    1. В любом случае, что значит быть рациональным, когда мы размещаем агентов в реальные социокультурные ситуации?
    2. Является ли объяснение рациональности чем-то открытым, а не создано человеком?
    3. Является ли теория рациональности чем-то, что можно исправить a априори , или он может (должен?) быть натурализован полностью или частично, я.э., сформированный в широком смысле эмпирическим способом исследования?
    4. Есть ли только одна, единственная, правильная концепция или теория рациональность универсального применения?
    5. Можно ли (должно ли) релятивизировать наше понятие рациональности специфически человеческие способности и к конкретным видам ситуации решения-действия, или может оказаться, какой-то универсальной стандарт, возможно реализованный будущим искусственным интеллектом или (другие) инопланетяне, что все мы жутко нерациональны, ученые включены?
    6. Является ли научная рациональность чем-то особенным, отличным от рациональность вообще?
    7. Является ли теория конкретно-научной рациональности такой же, как счет научного метода? (Если так и нет уникального научного метода, то нет единого, общего изложения научных рациональность же.)
    8. Возможна ли рациональность второго порядка, т. е. рациональные изменения в сами научные цели и стандарты рациональности?
    9. Должна ли метатеория научной рациональности соответствовать теории методологические правила первого порядка?
    10. Нужна ли нам вообще теория научной рациональности, чтобы объяснять исследования на микроуровне или научные разработки на макроуровень? Если да, то как именно объясняется обращение к рациональности? Обеспечивает ли он причинный механизм?
    11. Как индивидуальная рациональность исследователя связана с рациональность рабочей группы и сообщества специалистов в целом? Другими словами, каким образом (или должно) распределяться познавательный труд влияет на обсуждение рациональности?
    12. Являются ли оценки рациональности мгновенными (с учетом логического или математические отношения имеющейся информации) или они (при хоть иногда) требуют исторической ретроспективы или перспективы?
    13. Какая польза от исторического изучения того, как основные категории описания, такие как «факт», «эксперимент», «объективное», «воспроизведение» и «новый прогноз меняется со временем? Что нам говорит такая история, если что-нибудь, о человеческом исследовании или эпистемологии?
    14. Что означает «историзм» в этом контексте и какой может быть конститутивно историцистская теория рациональности?

    3.Историзм тогда и сейчас

    Философы и (особенно) историки девятнадцатого века обычно приписывают современное «открытие» истории, особенно политической истории, через развитие дисциплины доказательная, интерпретирующая и объяснительная историография. Гегель историзировал Канта в начале того века, но это было прежде всего немецкие историки, такие как Ранке, Дройзен, Виндельбанд, Дильтей, Риккерт и Вебер, разработавшие конкурирующие концепции то, что требуется для тщательного исторического исследования.(Для углубленного обзор, см. Beiser 2011.) Эти историки были заинтересованы в разработке историография как wissenschaftlich , но автономная от естественных наук, где царил позитивизм. Они также отвергли великие философии истории гегелевского типа. Ближе к концу века эта оппозиция произвела Methodenstreit , ожесточенные споры о различиях между естественными науками ( Naturwissenschaften ) и социально-исторические науки ( Geisteswissenschaften ).Историки видели натурализм и материалистический механизм как угрозы.

    Связь историзации философии науки с 1960-х годов к немецкой историцистской традиции является косвенным, учитывая временной разрыв в десятки лет. Однако историки научной рациональность, обсуждаемая в этой статье, согласовывалась (или согласуется) с некоторыми следующие (перекрывающиеся) принципы, большинство из которых можно проследить до предшественники девятнадцатого века. Существует напряженность между следующие утверждения, поэтому внутренние разногласия между историцистами должны быть ожидал.

    1. Историчность всего сущего. Практически все приходит возникнуть и исчезнуть в историческом времени. Ничего не гарантировано быть фиксированным и постоянным, написанным на камне вселенной.

    2. История против априорного разума или только логики . Люди не обладают способностью 90 358 a priori 90 359 разума, способной рассматривая пространство всех логических возможностей. Появление неевклидова геометрия иллюстрирует это положение. Человеческая непостижимость не является адекватным критерием ни логического, ни исторического возможность.

    3. Наша историческая ограниченность: антивигизм и принцип нет привилегии. Мы, вопрошающие, тоже исторически расположены. Пока мы не рабы нашего культурного контекста, мы можем избежать его только частично и с трудом. Наши горизонты иногда мешают нам признание наших собственных предположений, не говоря уже о будущем возможности. Как писала Мэри Гессе: «наши собственные научные теории считаются столь же подверженными радикальным изменениям, как и прошлые теории. видимо» (1976: 264).Хотя у нас есть веские причины держать что наша наука превосходит науку прошлого, это не дает абсолютная, внеисторическая привилегия нашей науки. Вместо того, чтобы поддаться этой иллюзии перспективы, мы должны вообразить, что наши преемники могут посмотрите на нас, как мы видим наших предшественников. Мы тоже просто переходный этап в будущее, которое, вероятно, будет включать в себя многое, что находится за пределами нашего нынешнего горизонта воображения. Мы должны избегать квартиры иллюзия будущего, которая видит будущее ручным продолжением настоящее время (Никлз ожидается).

    4. История как бесконечно творческая, следовательно, бесконечная граница. Сильные историцисты считают, что бесконечная граница вероятна, история как открытые и производящие постоянную новизну (не преднамеренно).

    5. Историческое содержание теории оправдания: сложность истории. История слишком сложна и тонка, чтобы ее можно было уловить фиксированной, формальной системой или с точки зрения динамических отношений набора «переменных состояния». Логические и вероятностные сами по себе системы являются грубыми инструментами для улавливания рассуждений реальных человек, в том числе ученых.Помимо тонких контекстуальных причин, ученые-новаторы работают над расширением границ исследований («контекст открытия») и, таким образом, должен принимать множество решений в условиях неопределенности (не только при простом риске). Рациональность больше связана с соответствующую реакцию на изменения, чем жестко придерживаться исходная точка зрения. Этот вызов поражает самое сердце традиционные объяснения контекста оправдания, следовательно, в основе традиционной философии науки. Мыслители от Куна до Вана Фраассен (2002: 125) смутно относится к теории подтверждения, хотя байесовцы предприняли отважные попытки уловить идеи.(Например, см. Salmon 1990 и Howson & Urbach 1993).

    6. Консеквенциализм и история как судья. Граница Эпистемология учит, что часто мы можем только узнать, какие способы действия успешны благодаря историческому опыту последствий. (Неисторицисты могут ответить, что окончательное суждение само по себе не исторические, а только отсроченные, потому что на основе свидетельств, собранных за время.) В своей наиболее сильной форме историческое суждение заменяет « Страшный суд», суд Божий, отраженный в общем выражение «суд истории».(Конечно, это взгляд сам по себе антиисторичен в своей концепции окончательности.)

    7. Генетическое, генеалогическое понимание. Так как почти все является продуктом исторического развития или распада, изучение его исторического генезиса и распада является ключом к понимание этого. Генетических ошибок можно избежать, включив развитие и поддержание как часть повествования, поскольку развитие может быть трансформационным. Сегодня многие писатели исследуют биологические и социокультурные эволюционные истоки человека рациональности, идущей гораздо глубже, исторически, чем к недавним историческим события, такие как так называемая научная революция.

    8. Исторический скептицизм, несоизмеримость и релятивизм. Одной из задач историографии является разоблачение мифов. Таким образом, это может быть освобождающим, как когда мы видим, что институты и концептуальные рамки являются в значительной степени человеческими постройками исторического происхождения, не вещи, непоправимо закрепленные в основании вселенной. Для этого именно поэтому оно вызывает определенный скептицизм по отношению ко всем человеческим вещи. Хотя мир природы формирует человеческие культуры, в том числе научные, она далеко не диктует единую, фиксированную культуру.Историография раскрывает, что человеческие предприятия, в том числе наук, укоренены в глубинных культурах со своими отличительными нормами. Не существует «Божьего ока», нейтрального к истории набора метанормы, никакой «архимедовой точки», от которой эти культуры можно объективно сравнивать. Таким образом, трудно или невозможно оценить всю науку по единому стандарту. Здесь скрывается проблемы культурной несоизмеримости и релятивизма.

    9. Плюрализм. Методологический плюрализм является естественным следствие историцистских подходов.Историческое исследование показывает, что разные науки используют совершенно разные методы и часто таят в себе конкурирующие исследовательские программы. Появление философии биологии как добавлена ​​специальная область после столетия Дарвина 1959 г. суть этого требования. (Для статей в литературе по плюрализму см. см. Дюпре, 1993; Галисон и Стамп 1996; Митчелл 2003; и Келлерт и др. 2006.)

    10. Наука как модель рациональности. На эту тему, истористы разделились. Некоторые сильные истористы, особенно Фейерабенд, Халл и убежденные социальные конструктивисты отрицают, что наука рационально или методологически особенная среди людей предприятия.

    11. Наука как модель прогресса. Это тоже практически аксиома среди философов науки. Идея истории «сама» как прогрессивная пришла с Просвещением и серьезно пострадал от мировых войн.

    12. Историзм как полунатуралистический. отчеты историков не апеллировать к сверхъестественным факторам или к факторам за пределами возможности человеческого познания, такие как ясновидение или метафизическая правда о реальности. Историки обычно не торопятся шаг к натурализму в рассмотрении человека как биологически ограниченного существ, но они сопротивляются сведению к естественнонаучному типу натурализм.Философы-историцисты также отвергают редукцию нормы к фактам. (Но в конце жизни Р. Г. Коллингвуд, возможно, стал сильную версию историзма, согласно которой философия сводится к история: см. запись на Коллингвуд. Некоторые социологи новой волны, возможно, придерживались параллельных редукционистских взглядов. о философии и социологии, поскольку философия стоила экономия.)

    13. Основные исторические изменения как эмерджентные — против разумных дизайн и сознательная модель. Многие исторические события не преднамеренно выбранные или созданные, а возникающие из множества людей осуществлять свою индивидуальную и коллективную деятельность. Возникновение национального государства и международной капиталистической экономической системы не были продукты централизованного, рационального планирования, и современная наука не и техники, хотя микроэкземпляров было, конечно, много такого планирования. Этот пункт относится к идее научного метода, эта традиция часто изображается как ясновидящая, разумно направляющая научная инновация.Но, как уже предвидел Юм, ни один метод не заранее гарантировано для работы в новой области. Методологический инновации обычно следуют, а не предшествуют инновационной работе (Халл, 1988; Деннет, 1995; Никлс, 2009, готовится к печати). Это широко гегелевскую идею.

    14. Сильный исторический детерминизм ошибочен. Споры среди историцистов разных мастей — есть ли «железные законы исторического развития». Гегель и Маркс, в довольно разными, но родственными способами, верили в телеологическую концепцию истории, что «это» неизбежно прокладывало себе путь через известные этапы на пути к конечной цели, которая будет означать «конец истории» в том смысле, что глубокие исторические изменения теперь прекратить.Это точка зрения, которую Поппер назвал «историцизмом». в The Poverty of Historicism (1957; см. также его 1945). Поппер яростно отверг эту версию историзма, как и практически все историцистские философы науки сегодня. Для них, история не телеологична и в высшей степени случайна. Это включает в себя Куна ([1962] 1970a), хотя последний постулирует почти неизбежное, нескончаемое чередование нормального и революционного периоды — окончательный паттерн без конца, так сказать.

    15. Герменевтическая интерпретация . Полученный, покрывающий закон модель объяснения неадекватна для объяснения исторического действия, включая ученых и сообщества ученых. Кун описал свой метод как герменевтический, но немногие философы-истористы науки являются полноценными герменевтиками или полностью привержены эмпатическое понимание, как некоторые из классических немецких историки. Большинство или все историцисты в той или иной степени неравнодушны к нарративные формы объяснения. (Смотри запись на научное объяснение.)

    4. Связанные события и дальнейшие проблемы

    Битва больших систем, похоже, окончена, как и для расцвет междисциплинарных кафедр и программ истории и философия науки (но см. ниже). Таковы историцистские концепции. рациональность умерла? Несмотря на заявления о том, что историцистская философия наука «увядает на корню» (Fuller 1991), она справедливо сказать, что историцистские влияния остаются важными, но в более тонкий способ. Большинство философов науки более исторически чувствительнее, чем раньше, независимо от того, идентифицируют ли они себя как историцистов.Историцистские интересы расширились до «натуралистического очередь», «модели поворачиваются» и «практика поворот», который включает в себя интерес к современным практикам, и, в меньшей степени, в будущей истории (Никлз готовится к печати).

    Более того, в параллельном развитии классическая концепция рациональность подвергается нападкам на многих фронтах. Герберт Саймон (1947) ввел идеи ограниченной рациональности и удовлетворения. Саймон позже отстаивал необходимость эвристического подхода к решению проблем. людьми и компьютерами (Newell & Simon 1972).Различные вкусы затем искусственный интеллект проложил путь в методологии решения проблем решения, с эвристикой в ​​качестве центральной темы, а не временным леса позитивизма и Поппера. Программа Саймона в адаптивная, «экологическая рациональность» сейчас расширяется Герд Гигеренцер и группа Adaptive Behavior and Cognition в Берлин (Гигеренцер и др., 1999). Подход Саймона и программа «эвристики и предубеждения» Даниэля Канеман и Амос Тверски (Kahneman et al., 1982), а также работы последний по теории перспектив, спровоцировал появление поведенческих экономика, которая отвергает неоклассический homo economicus модель рациональности.Философ Кристофер Черняк. «Минимальная рациональность » (1986) также резко показал, как идеализированы были традиционные философские представления о рациональность. В других направлениях некоторые ученые-компьютерщики бросая вызов антропоцентризму общепринятых концепций рационального вывод, задав вопрос, почему искусственный интеллект, в том числе глубокий обучение, должно быть ограничено человеческими формами рассуждения. Тем временем, биологи и философы изучают эволюцию рациональности (Okasha & Binmore 2012), и этологи задаются вопросом, почему мы должны отказывать в приписывании рациональности животным шимпанзе и слонов осьминогам, просто потому, что им не хватает человеческого рода понятийного языка.

    Тем не менее существует широкое согласие в том, что историцистские отчеты о научная рациональность не может полностью вытеснить традиционные взгляды. За например, наверняка существуют некие «мгновенные рациональность» даже на передовых рубежах исследований. Один находит широкий различные контексты принятия решений, и некоторые из этих решений будут быть бесспорно оправданным в то время и в этом контексте, в то время как других не будет. Hesse (1980) и многие другие (см. Radnitzky & Andersson 1978) поднял вопрос о том, как обобщать исторические тематические исследования, поскольку цитирование тематических исследований может быть похоже на цитирование Библия .Можно тщательно отобрать тематические исследования, чтобы поддерживают любую позицию. В любом случае ошибочно обобщать от нескольких, очень контекстуализированных тематических исследований до выводов о вся наука во все времена. Ранние исторические работы в области социальных исследований наука столкнулась с той же проблемой. Как ни странно, такое обобщение тезисы в сторону от историчности самих тематических исследований. Попытка заменить индуктивное обобщение проверкой через H-D модель также сталкивается с проблемами, как мы отмечали в связи с Проект Технологического института Вирджинии.И почему кейсы из двух или трех сто лет назад воспринимать всерьез, когда сама наука изменилась при этом значительно? Отчасти по этой причине Рональд Гир (1973) утверждали, что необходимо изучать только сегодняшний научные практики, в которых философы не нуждались особенно консультации историков.

    В конце жизни сам Кун, как ни странно, отверг метод тематического исследования как слишком привержены традиционному взгляду на науку как на непосредственный поиск правда о Вселенной.Первые поколения исторических исследований философами и социологами так шокирующе выявили наличие многих неэпистемических факторов и общей несостоятельности любого метода чтобы полностью оправдать научные убеждения, сказал он, что скептицизм результат. Чем больше людей узнавали о том, как на самом деле делается наука, тем больше они сомневались. Заявил Кун, мы можем надежнее вывести историческое моделирование «из первых принципов» и «едва ли взглянув на саму историческую запись» (1991: 111 и далее).Однако это не полный отход от истории. ибо оно начинается с того, что он назвал «историческим перспектива», невиггское понимание решений действительно доступны историческим деятелям в их собственном контексте. Суть Куна в том, что такие решения следует рассматривать сравнительный («Этот предмет лучше, чем тот, учитывая контекстуальные знания и стандарты?»), а не как суждения об истине или вероятность. Этот ход уменьшает проблему понимания поведение в рациональных терминах к чему-то управляемому, объяснил он.Развитие этого положения, как сказал Кун, приведет к единственно оправданному виду рациональности обратно в научную практику таким образом, избегает старых проблем несоизмеримости. Это также обеспечит обоснованная концепция научного прогресса и научного знание (почти по определению) — знание как то, что научный процесс производит. Эта историческая перспектива была частью Проект Куна по созданию биологического аналога развитие науки, при котором дисциплинарное видообразование соответствуют оборотам.Кун считал, что его подход применим ко всем человеческие предприятия, а не только наука (Kuhn 2000).

    Недавно Рожье Де Ланге (2014a,b,c, 2017) разработал в широком смысле куновское, двухпроцессное объяснение науки от экономики точка зрения. Вместо серии исторических случаев Де Ланге и коллеги разрабатывают алгоритмы для обнаружения тонких закономерностей в теперь доступны большие базы данных цитирования. В общем, и поздний Кун, и Ранние Де Ланге теперь апеллируют к истории науки в более абстрактный или, возможно, всеобъемлющий, способ, дополняющий двухпроцессный подход Майкл Фридман (внизу).

    Еще одна общая задача для историцистов и других специалистов, занимающихся рациональность науки заключается в том, как учитывать разделение труда в науку в модель научной рациональности. Как отдельные рациональность (традиционное внимание экономистов, а также философы) относятся к коллективной рациональности рабочих групп или целые специализированные сообщества? (См. Саркар, 1983; Китчер, 1993; Мировский 1996; Даунс 2001; Де Ланге, 2014b; Латур 1987 и позже для его акторно-сетевая теория; и запись на социальная эпистемология.) Философы-феминистки, такие как Лонгино (1990, 2001) и Соломон (2001) предложили более основательные социальные эпистемологии науки, которые выйти за рамки проблемы разделения труда, которая, по их мнению, до сих пор часто трактуются индивидуалистически.

    5. Интегрированный HPS и историческая эпистемология: чем они хороши в отношении научной рациональности?

    Попытка интегрировать историографию и философию науки беспокойная история. Было сформировано несколько совместных отделов и программ в бурные 1960-е годы как раз в то время, когда историография науки переворачивалась от интерналистских подходов.Как профессиональные историки и философы осознали, что их интересы различаются, многие из эти программы зачахли.

    Тем временем несколько философов занялись серьезным интерналистские исследования в философских целях, обычно сосредотачиваясь на «большие имена», такие как Галилей, Ньютон, Лавуазье, Дарвин, и Эйнштейн, или крупные разработки, такие как путь к двойному спираль. Совсем недавно такие ученые, как Нэнси Нерсесян с ее в проекте «История познания» (1995 г.) ресурсы из когнитивных наук в этом отношении, шаг пренебрег самим Куном и сопротивлялись социологам, обеспокоенным пренебрежение философами социальной основы познания предприятие.(См. также Giere 1988; Bechtel & Richardson 1993; Дарден 2006; Андерсен и др. 2006 г.; Thagard, например, 2012.) Историки, тем временем сосредоточились на социальной истории, а в последнее время — на социальная микроистория и малоизвестные фигуры, в том числе женщины, скорее чем интерналистские движения именитых ученых. Следовательно, истористы сегодня все еще чувствуют необходимость ответить на (1973) вопрос о том, могут ли история и философия науки быть интимный брак.

    С 1990 года появились многообещающие новые движения, объединяющие философии науки и историографии науки.Первый, философы науки заинтересовались историческим возникновением и профессионализация своей области. Ранняя работа быстро разрушил некоторые мифы о Венском кружке, например. Основной организацией здесь является Международное общество истории Философия науки (HOPOS), с собственным журналом и регулярным встречи. Совсем недавно «Интегрированная история и философия Организация Science (&HPS) спонсировала несколько конференций с целью поддержания стандартов обеих областей, а не компрометация одного ради предполагаемого преимущества другого.(За справочную информацию см. Schickore 2011, 2017. Посетите веб-сайт &HPS для другие участники.)

    Теодор Арабацис (готовится к публикации) различает два способа интеграции история и философия науки: знакомые «исторические философия науки» (HPS), обычно основанная на «исторические» тематические исследования; и менее знакомый «философская история науки» (ФНИ). Это хорошо известно что историки сочли большинство философских работ малополезными, и Арабацис стремится помочь исправить асимметричные отношения между история и философия.

    [П]илософское осмысление этих понятий может быть историографически плодотворный: он может пролить свет на историографические категорий, обосновывают историографический выбор и тем самым обогащают и улучшить истории, которые историки рассказывают о науке прошлого как предприятие, производящее знания.

    Названия движений могут быть произвольными и вводить в заблуждение, но некоторые из них авторы, цитируемые Арабацисом, отождествляются с движением обычно называемая «исторической эпистемологией», цель который должен сочетать превосходную историю науки с философскими изощренность или превосходная философия с более историческим изощреннее, чем обычно встречается в подходах тематических исследований.Данный эпистемологический фокус, вот где мы могли бы ожидать найти большая концентрация работы, связанной с вопросами научной рациональность. Эпицентр движения — Институт Макса Планка. по истории науки в Берлине, руководители которого на протяжении многих лет, Лоренц Крюгер (который умер, не успев занять этот пост), Лоррейн Дастон, Ханс-Йорг Райнбергер и Юрген Ренн, развивали историческую эпистемологию. Свежий, специальный выпуск журнала Erkenntnis (Sturm & Feest (ред.) 2011) по историческим эпистемология происходит от конференции в Институте. В их вступительное эссе к спецвыпуску, соредакторы Ульяна Фест и Томас Штурм, спросите «Что (хорошего) является историческим Эпистемология? (Фест и Штурм, 2011). Специальный выпуск включает в себя дюжину авторов, которые разрабатывают и/или критикуют различные подходы к исторической эпистемологии. Диапазон участников из рук старшего поколения, таких как Филип Китчер, Майкл Фридман и Мэри Плитки для более недавних участников, таких как Ютта Шикоре и Праздники.(См. Tiles & Tiles 1993 для раннего философского введение в область.)

    Feest & Sturm (2011) делят движение на три потока. Один поток изучает исторические изменения в эпистемологии, нагруженной концепциями такие как объективность, наблюдение, доказательство, экспериментирование, объяснение и вероятность. Как появляются новые понятия? Как они стабилизировался? В какой момент они становятся сознательными, а не остается неявным на практике? Как они меняются со временем и как хорошо, они перемещаются в различные научные контексты (ср.Хоулетт и Морган 2011)? Поскольку они изначально метафоричны, как они становятся мертвыми метафорами? Как они выходят из употребления? Лотарингия Работа Дастона является хорошим примером такого подхода (например, 1988, 1991 год; Дастон и Галисон, 2007 г .; Дастон и Лунбек, 2011). Этот означает рассмотрение эволюции понятий или организации «категории» действия и мысли в исторически ограниченный проект, каким бы междисциплинарным он ни был быть — нечто среднее между вечным, глобальным и максимальным часто излюбленный философами и эфемерными, локальными и случайными любим многими историками.Ушел старомодный «концептуальная история» наподобие Макса Джаммера (1957), которая прослеживает «концепцию» силы от Древнего Египта до двадцатый век. Написал Дастон в ранней газете:

    На мой взгляд, наиболее способные практики исторической эпистемологии в наши дни философы, а не историки — я думаю о замечательная недавняя работа Яна Хакинга и Арнольда Дэвидсон, хотя я думаю, что они, историки-интеллектуалы и историки науки вполне могли бы объединиться в таком предприятии.(1991: 283, сноска опущена; см. также Davidson 2002)

    Затем Дастон спрашивает: «Что хорошего в исторической эпистемологии?» Ее вступительное (но позже уточненное) предложение состоит в том, что это частично к «освобождению нас от рабства прошлого путем перетаскивания это прошлое в сознательный взгляд», хотя мы должны признать, что привлечение внимания к случайному происхождению чего-либо не достаточно, чтобы разоблачить его под страхом совершения генетической ошибки. Мы также не можем просто отвергнуть что-то, не имея альтернативы поставить на место.«То есть историзация не тождественна релятивизации, а тем более развенчанию».

    Второе направление исторической эпистемологии, выявленное Фистом и Штурм в предисловии к спецвыпуску акцентирует внимание на траекториях объектов из исследование — «эпистемические вещи», — а не на концепции, и здесь известная работа Rheinberger (1997, [2006] 2010a, [2007] 2010b) является показательным. Ренн (1995, 2004) представляет третий подход, попытка понять долгосрочную динамику наука.Например, Ренн пытается разгадать несколько загадок о как Эйнштейну удалось совершить революцию в теории относительности. Его ответ принимает во внимание долгую историю развития отдельных поля, которые Эйнштейн смог объединить, отчасти благодаря широкие философские и другие культурные интересы. Ренн смотрит на долговременное развитие по аналогии с биологическим развитием. Нортон Wise (2011) также привносит в игру биологическую метафору. Он наблюдает что историческое повествование как форма объяснения в настоящее время делает серьезные вторжения в физику, в физику сложных или весьма нелинейные системы.Объяснения «применимого права» не доступны там, говорит он, и иногда мы должны прибегать к симуляции чтобы понять, как развиваются системы. «Мы знаем, что можем расти».

    Через большую часть исторической эпистемологии проходит столетняя линия неокантианское мышление, от Эрнста Кассирера и марбургской школы до Райхенбах и Карнап, а затем Куну, Яну Хакингу, Майклу Фридман, Дастон, Ренн и другие. Это разные версии двухпроцессное представление, введенное в Секция 1.2 выше. С этой точки зрения существуют долгосрочные социально-когнитивные стабильности. (не обязательно парадигмы или исследовательские программы, рассмотренные выше) которые имеют начало, середину и конец в историческом времени. Они есть историзированных архимедовых точек или платформ, которые организуют человеческий опыт, а не фиксированные кантианские категории. Но, как Категории Канта — это предпосылки, определяющие, как связное восприятие и формирование истинных или ложных суждений возможны.

    Фридман говорит о них как о «исторически случайных, но конститутивных». априори ».Его 2011 год делает первые шаги за пределами двух процессов динамику его 2001 года для решения проблемы изменения концепций рациональности (т. е. интерсубъективной объективности) и внести более широкое социальное измерение. Подобно Ренну, Фридман философствует. рефлексия ключ к пониманию изменений настолько быстрых, что они разрывы. До определенного момента он защищает Куна в связи с существованием научные революции и несоизмеримость. Кун попал в беду с несоизмеримостью и релятивизмом, говорит он, за неспособность включить историю научной философской рефлексии что соответствует самой первоочередной технической научной работе.Главный пример Фридмана — это также теория относительности. революция.

    Зачем философам апеллировать к серьезной истории науки? От В начале Фридман ответил на этот вопрос, настаивая на значение истории науки для локализации появления философские идеи в их историко-научном контексте и наоборот наоборот — таким образом понимать взаимодействие между тем, что обычно называют научной работой и философской работой (Домский и Диксон 2010: 4).Например, механическая система Ньютона. мир формировался философскими и богословскими интересами которые Ньютон и его современники считали непосредственно связанными с (внутренние, а не внешние), а также общественно-политические интересы. И то же самое с Кантом, Пуанкаре, Эйнштейном и многими другими. мыслители, великие и малые. В той мере, в какой мы сохраняем внутреннее/внешнее различие, оно исторически относительно. в отличие большинству других философов-историков Фридман дает запутанную технические и контекстуальные детали для поддержки таких утверждений.

    Вдохновленная подходом Фридмана, богатая коллекция, Беседа о новом методе: возрождение союза истории и Философия науки (2010 г.), под редакцией Мэри Домски и Майкла Диксона и содержащий ответ на целую книгу (Фридман 2010). Их вступление к тому является «манифестом». для «синтетической истории» (2010: 11ff, 572ff). Это чувство «синтетическое» не противопоставляется «аналитическому», они настаивать. Например, вместо того, чтобы отделять математические, физические, философские, богословские и другие социально-контекстные составляющие работы Ньютона по отдельным дисциплинарным синтетическая история следует за Фридманом в изучении способов они связаны друг с другом для достижения результата с удовлетворительным конвергенция (2010: 15ff).Хотя он был вдохновлен работами Фридмана, манифест отрицает, что взгляд Фридмана на два процесса существенное значение для синтетической истории. (См. также подробное обсуждение Фридман Менахема Фиша (готовится к печати), произведение, посвященное Джорджу Борьба Пикока с рациональной последовательностью, которая помогла произвести преобразование в математике девятнадцатого века.)

    Несколько иным видом двухуровневой позиции является «историческая онтология» Яна Хакинга. Взлом (2002, 2012) цитирует «дискурсивные формации» Фуко ( epistèmes ) и «стили» Алистера Кромби научного мышления» (Crombie 1994) как источник вдохновения.Примеры одним из таких стилей является греческое открытие или изобретение аксиоматического геометрия, лабораторная наука, возникшая в Революция (Shapin & Schaffer 1985) и современная теория вероятностей и статистический вывод (Hacking 1975). Хакерство возвращается в Канта «как возможно?» вопрос, ответ на который устанавливает необходимые условия для логического пространства причин в какие практики могут делать истинные или ложные заявления об объектах и поставить исследовательские вопросы о них. Хакинг также историзирует кантовская концепция.

    Исторические 90 358 априори 90 359 указывают на условия, господство которых столь же неумолима, тут же, как кантовское синтетическое а априори . Но в то же время они обусловлены и сформированы в истории, и может быть искоренено более поздними, радикальными, историческими преобразования. Т.С. Парадигмы Куна имеют некоторые характер исторического априори . (Взлом 2002: 5)

    [S]научный стиль мышления и действий не годится потому что они узнают правду.Они стали частью нашего стандарты того, что это такое, чтобы узнать правду. Они устанавливают критерии правдивости. … Научный разум, проявляющийся в Шесть жанров исследования Кромби не имеют под собой никаких оснований. Стили — это того, как мы рассуждаем в науках. Сказать, что эти стили мышления и действия самоудостоверяются, значит сказать, что они автономны: они не отвечают каким-то другим, высшим или более глубоким, стандарт истины и разума, чем их собственные. Повторюсь: нет основы.Стиль не отвечает какому-то внешнему независимому канону истины. себя. (2012: 605; акцент на хакерстве)

    Как и у раннего Куна, здесь есть своего рода цикличность, которая, возможно, не порочный, а, наоборот, подстегивает все предприятие. Хакерство описывает изменения в историческом априорном как «значительные особенности, во время которых координаты «научная объективность» перестраиваются» (2002: 6).

    В отличие от парадигм Куна, некоторые хакерские стили мышление и действие могут существовать бок о бок, т.е.г., лаборатория и традиции гипотетического моделирования. Тем не менее, люди, живущие до и после историческая кристаллизация стиля нашла бы друг друга взаимно непонятны. Хакерство признает, что куновские проблемы в таких позициях таится релятивизм. «Точно так же, как статистические причины не имели силы для греков, поэтому можно представить себе народ, для которого ни один из наши основания для веры имеют силу» (2002: 163). Этот вид несоизмеримость ближе к крайним случаям Фейерабенда (как у древнегреческих астрономов по сравнению с их гомеровскими предшественниками) чем к «отсутствию общей меры» Куна (2002: гл.11). Пишет Взлом,

    Многие из недавних, но уже «классических» философских обсуждение таких тем, как несоизмеримость, неопределенность перевода, а концептуальные схемы, кажется, обсуждают истину там, где они следует задуматься о правде или лжи. (2002: 160)

    За яркое изложение и критику Хакинга позицию см. Kusch (2010, 2011).

    Еще более интегрирующая роль исторической эпистемологии сформулировано Хасок Чанг (2004, 2012).Чанг — нереалист, который смело выходит за рамки тематических исследований как философов, так и профессиональные историки, чтобы предложить то, что он называет «дополнительными наука», полностью интегрированное историко-философское подход, который не ограничивается указанием на исторические случайности но также исследует их научно, например, повторяя и расширение исторической экспериментальной практики. Идея Чанга что дополнительная наука может сохранить ранее полученные знания и оставшиеся без ответа вопросы теперь рискуют потеряться, и даже могут опираться на них в качестве дополнения к сегодняшним узкоспециализированным научные дисциплины.Результаты могут быть опубликованы как подлинные, если неосновной, научный вклад. Например, в своей работе он пытается оживить дебаты о флогистоне, а также о том, что о природе воды и вопросе о ее температуре кипения. За свою работу, Чанг оставляет и свое кресло, и библиотеку, так как ему нужно научное оборудование и лабораторные помещения в дополнение к обычным научные материалы.

    Историческая эпистемология сталкивается с разнообразной критикой, в том числе с некоторыми унаследовано от Битвы Больших Систем, т.е.г., будь то рациональность и объективность могут быть локально сохранены во время крупных трансформации и как иметь основательную историчность, в том числе исторической относительности, без полномасштабного релятивизма. Обобщение проблемы все еще таятся на мезоуровне исторической эпистемологии. Немного критики задаются вопросом, является ли историческая эпистемология чем-то новым, иногда жалуясь, что это просто возрождает традиционную историю идеи. Некоторые усомнились бы в его неокантианских основах. Например, как мы можем действительно идентифицировать и индивидуализировать «категории», используемые такими учеными, как взлом и Дастон? (См. Kusch 2010, 2011 и Sciortino 2017.) Скептики спрашивают, что разница, которую историческая эпистемология делает с наукой, историей или философия науки. Это больше, чем причудливое переименование работы уже идет полным ходом? Являются ли новые исторические и/или философские методы необходимо провести такое исследование? Учитывая его различные нити, это последовательным как движение? Различные приверженцы расходятся во мнениях относительно того, что он включает в себя. и даже как это назвать. Хотя Дастон заявляет, что Работа Хакинг во многом послужила источником ее первоначального вдохновения, Хакинг отрицает, что занимается исторической эпистемологией, предпочитая «метаэпистемология».Он также говорит, что делает бешеная «история настоящего». Такие ученые, как Нерсесян, ABC (Andersen, Barker, & Chen, 2006) и Ренн полагаются в значительной степени на недавних работах в области когнитивной науки, в то время как социологи по-прежнему склонны избегать когнитивной психологии.

    Насколько значимой, по нашему мнению, должна быть историческая эпистемология в дольше бегать? История рассудит!

    Глава 10: Исторические перспективы

    D ЗАМЕНА E АРТ F ROM C ВВОД U NIVERSE

    U ОБЪЕДИНЕНИЕ H КАМЕРЫ А Е АРТ

    R ELATING M ATTER & ЭНЕРГИЯ, ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО

    E УДЛИНЕНИЕ T IME

    M ОВИНГ C ОНТИНЕНТ

    U ПОНИМАНИЕ F IRE

    S РАЗДЕЛКА A ТОМ

    E ОБЪЯСНЕНИЕ D ИВЕРСИТИ OF L IFE

    D ОБНАРУЖЕНИЕ G ERMS

    H АРНЕССИНГ P OWER

    Глава 10: ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ

    Есть две основные причины для включения некоторых знаний по истории среди рекомендаций.Одна из причин заключается в том, что обобщения относительно то, как работает научное предприятие, было бы пустым без конкретного Примеры. Рассмотрим, например, утверждение о том, что новые идеи ограничены контекстом, в котором они задуманы; часто отвергаются научным учреждением; иногда возникают неожиданно результаты; и обычно растут медленно благодаря вкладу многих разные следователи.Без исторических примеров эти обобщения были бы не более чем лозунгами, как бы хорошо они ни запоминались. Для этой цели может быть выбрано любое количество эпизодов.

    Вторая причина заключается в том, что некоторые эпизоды в истории научной усилия имеют огромное значение для нашего культурного наследия. Такие эпизоды, безусловно, включают роль Галилея в изменении нашего восприятия. нашего места во вселенной; Демонстрация Ньютоном того же законы применимы к движению на небе и на земле; Долгие наблюдения Дарвина разнообразия и родства форм жизни, которые привели его к постулированию механизм их возникновения; Тщательная документация Лайелла невероятного возраста земли; и отождествление Пастера инфекционных заболеваний с крошечными организмами, которые можно было увидеть только с микроскопом.Эти истории стоят среди вех развития всей мысли западной цивилизации.

    Все человеческие культуры включали изучение природы — движение небесных тел, поведение животных, свойства материалов, лечебные свойства растений. Рекомендации в этой главе внимание на развитие науки, математики и техники в западной культуре, но не о том, как это развитие опиралось на идеи более ранние египетская, китайская, греческая и арабская культуры.Науки отраженные в этом отчете, в значительной степени являются частью традиции мышления которая развилась в Европе в течение последних 500 лет — традиция, в которую люди из всех культур вносят свой вклад сегодня.

    Акцент здесь сделан на десяти отчетах о важных открытиях и изменения, которые иллюстрируют эволюцию и влияние научных знания: планетарная Земля, всеобщее тяготение, относительность, геологическое время, тектоника плит, сохранение вещества, радиоактивность деление ядер, эволюция видов, природа болезней, и промышленная революция.Хотя другие варианты могут быть в равной степени действительны, они явно соответствуют нашим двойным критериям иллюстрирования исторических темы и имеющие культурную значимость.

     

    D ЗАМЕНА E АРТЫ ИЗ C ВВОД U NIVERSE

    Наблюдателям на Земле кажется, что Земля стоит на месте и все остальное движется вокруг него.Таким образом, пытаясь представить, как вселенная работает, это имело смысл для людей в древние времена начать с этих очевидных истин. Древнегреческие мыслители, особенно Аристотель установил закономерность, которая просуществовала около 2000 лет: большая, неподвижная Земля в центре Вселенной, и — расположенная вокруг земли — солнце, луна и крошечные звезды, расположенные в идеальная сфера со всеми этими телами, вращающимися по идеальным кругам на постоянных скоростях.Вскоре после начала христианской эры эта основная концепция была преобразована в мощную математическую модель египетским астрономом Птолемеем. Его модель идеального круга движения хорошо служили для предсказания положения солнца, луны, и звезды. Он даже объяснял некоторые движения в небе, которые выглядел отчетливо нерегулярным. Несколько «блуждающих звезд» — планеты, казалось, не вращались идеально вокруг Земли, а скорее менять скорость, а иногда даже ехать задним ходом, следуя нечетные петлевые пути.Это поведение было учтено в Птолемея модель, добавив больше кругов, которые вращались вокруг основных кругов.

    В последующие столетия по мере накопления и накопления астрономических данных стала точнее, эта модель многими уточнялась и усложнялась астрономы, в том числе арабы и европейцы. Умный, как уточнения моделей идеальных кругов, они не включали никаких физических объяснения того, почему небесные тела должны так двигаться.Принципы движения в небе считались совершенно отличными от те движения на земле.

    Вскоре после открытия Америки польский астроном имени Николая Коперника, современника Мартина Лютера и Леонардо. да Винчи предложил другую модель Вселенной. Отказ от предпосылке неподвижной земли, он показал, что если земля и планеты все вращается вокруг солнца, видимое беспорядочное движение планет можно было бы объяснить так же хорошо, и в более интеллектуальном приятный способ.Но модель Коперника по-прежнему использовала идеальные круговые движения. и был почти таким же сложным, как и старая модель, ориентированная на землю. Кроме того, его модель нарушала господствующие представления здравого смысла о мире, в том, что для полного вращения требовалось, казалось бы, неподвижное земное вокруг своей оси один раз в день, Вселенная должна быть намного больше, чем было воображено, и, что хуже всего, земля стала обычным явлением, потеряв свое положение в центре вселенной.Кроме того, орбитальная и вращающаяся Земля считалась непоследовательной. с некоторыми библейскими отрывками. Большинство ученых считали слишком малым преимущество в модели, ориентированной на солнце, и слишком высокой ценой отказа от многие другие идеи, связанные с традиционной моделью, ориентированной на землю.

    Поскольку астрономические измерения продолжали становиться более точными, стало ясно, что ни солнцецентричный, ни земноцентричный система вполне работала до тех пор, пока все тела должны были иметь одинаковые круговые движение.Немецкий астроном Иоганн Кеплер, живший в том же время, как Галилей, разработал математическую модель движения планет который отбросил обе почтенные предпосылки — неподвижную землю и круговое движение. Он постулировал три закона, самый революционный из которых было то, что планеты естественным образом движутся по эллиптическим орбитам с предсказуемой но с разной скоростью. Хотя этот закон оказался верным, расчеты эллипсов были сложны с известной математикой в то время, и Кеплер не предложил никакого объяснения, почему планеты двигался бы так.

    Многочисленные работы итальянского ученого Галилея, жившего в одновременно с Шекспиром и Рубенсом, имели большое значение в развитии физики и астрономии. Как астроном он построил и использовал недавно изобретенный телескоп для изучения Солнца, Луны, планет и звезд, и он сделал множество открытий, которые подтвердили Основная идея Коперника о движении планет.Пожалуй, самый показательный из них было его открытие четырех лун, которые вращались вокруг планеты Юпитер, доказав, что земля не была единственным центром небесного движение. С помощью телескопа он также обнаружил необъяснимые явления. кратеры и горы на луне, пятна на солнце, луноподобные фазы Венеры и огромного количества звезд, невидимых невооруженным глазом.

    Другой великий вклад Галилея в космологическую революцию заключался в том, чтобы вынести его на всеобщее обозрение.Он представил новый взгляд в форме и язык (итальянский), что сделало его доступным для всех образованных людей в свое время. Он также опроверг многие популярные аргументы против орбитального и вращающейся земли и показал несоответствия в аристотелевской счет движения. Критика со стороны духовенства, все еще верившего в Птолемея. модель — и последующий суд инквизиции над Галилеем за его якобы еретические верования — только усилили внимание, уделяемое вопросам и тем самым ускорил процесс изменения в целом принятые идеи о том, что представляет собой здравый смысл.Это также выявило некоторые из неизбежных противоречий, которые неизбежно возникают всякий раз, когда ученые придумывать принципиально новые идеи.

     

    U

    НИТИНГ H КАМЕР И E АРТ

    Но Исааку Ньютону, английскому ученому, оставалось только принести все эти нити вместе и выйти далеко за их пределы, чтобы создать идея новой вселенной.В его математических принципах естественного Философия , опубликованная ближе к концу семнадцатого века. и которой суждено стать одной из самых влиятельных книг, когда-либо написанных, Ньютон представил целостную математическую картину мира, которая вместе знание движения предметов на земле и отдаленных движения небесных тел.

    Ньютоновский мир был на удивление простым: использование нескольких ключевых понятия (масса, импульс, ускорение и сила), три закона движения (инерция, зависимость ускорения от силы и массы, и действие и противодействие), и математический закон того, как сила гравитации между всеми массами зависит от расстояния, Ньютон смог дать строгое объяснение движения на земле и в небе.Единым набором идей он смог объяснить наблюдаемое орбиты планет и лун, движение комет, неравномерное движение Луны, движение падающих предметов на земную поверхность, вес, океанские приливы и небольшая экваториальная выпуклость Земли. Ньютон сделал землю частью понятной вселенной, вселенной элегантной по своей простоте и величественной по своей архитектуре — вселенная которая работала автоматически сама по себе в соответствии с действием сил между его частями.

    Система Ньютона возобладала как научный и философский взгляд мира за 200 лет. Его раннее признание было резко обеспечено проверкой предсказания Эдмунда Галлея, заставило многих лет назад, что определенная комета вновь появится в определенный дата рассчитана из принципов Ньютона. Вера в систему Ньютона постоянно подкреплялась его полезностью в науке и на практике. начинаний, вплоть до (и включая) освоения космоса в двадцатый век.Теории относительности Альберта Эйнштейна — революционные сами по себе — не ниспровергли мир Ньютона, а изменил некоторые из его наиболее фундаментальных концепций.

    Наука Ньютона была настолько успешной, что ее влияние распространилось далеко за пределы физики и астрономии. Физические принципы и Ньютон математический способ получения следствий из них вместе стал образцом для всех других наук.Укрепилось убеждение, что в конце концов всю природу можно объяснить с точки зрения физики и математики и поэтому природа могла действовать сама по себе, без помощи или внимание богов, хотя сам Ньютон считал свою физику демонстрируя руку Бога, действующую на вселенную. Социальные мыслители рассматривал вопрос о том, могут ли правительства быть устроены как ньютоновские Солнечной системы, с таким балансом сил и действий, который бы обеспечил регулярная работа и долгосрочная стабильность.

    Философы в науке и за ее пределами были обеспокоены последствиями что если все, от звезд до атомов, движется в соответствии с точным механическим законы, человеческое представление о свободе воли может быть только иллюзией. Мог вся человеческая история, от мыслей до социальных потрясений, разыгрывание совершенно определенной последовательности событий? Социальное мыслители поднимали вопросы о свободе воли и организации социальные системы, которые широко обсуждались в восемнадцатом и девятнадцатом веков.В ХХ веке появление элементарной непредсказуемости в поведении атомов сняли некоторые из этих опасений, но также поставил новые философские вопросы.

     

    R

    ELATING M ATTER & E NERGY И T IME и S PACE

    Каким бы сложным и успешным он ни был, ньютоновский мир взгляд, наконец, должен был подвергнуться некоторым фундаментальным изменениям вокруг начало двадцатого века.Еще только в свои двадцать, немец по происхождению Альберт Эйнштейн опубликовал теоретические идеи, которые произвели революцию вклад в понимание природы. Одним из них был специальной теории относительности, в которой Эйнштейн рассматривал пространство и пора быть тесно связанными измерениями, а не, как думал Ньютон, быть совершенно разными размерами.

    Теория относительности имела несколько неожиданных следствий.Один из них скорость света считается одинаковой для всех наблюдателей, т. независимо от того, как они или источник света движутся. Это неверно для движения других вещей, для их измеренной скорости всегда зависит от движения наблюдателя. Более того, скорость света в пустом пространстве — это максимально возможная скорость — ничто можно ускорить до этой скорости или наблюдать, как он движется быстрее.

    Специальная теория относительности наиболее известна утверждением эквивалентность массы и энергии, то есть любая форма энергии имеет масса, а сама материя является формой энергии. Это выражается в известное уравнение E = mc 2 , в котором E обозначает энергию, м массу и с скорость светлый. Поскольку c составляет примерно 186 000 миль в секунду, трансформация даже незначительного количества массы высвобождает огромное количество энергии.Вот что происходит в реакциях деления ядер которые производят тепловую энергию в ядерных реакторах, а также в атомной термоядерные реакции, которые производят энергию, испускаемую солнцем.

    Примерно десять лет спустя Эйнштейн опубликовал то, что считается его венчающее достижение и одно из самых глубоких достижений человеческого разума во всей истории: общая теория относительности. Теория имеет отношение к взаимосвязи между гравитацией и временем. и пространство, в котором гравитационная сила Ньютона интерпретируется как искажение геометрии пространства и времени.Теория относительности тестировалось снова и снова, проверяя прогнозы, основанные на на нем, и он никогда не подводил. Нет и более мощной теории архитектура вселенной заменила его. Но многие физики ищут пути для создания более полной теории, тот, который свяжет общую теорию относительности с квантовой теорией атомного поведение.

     

    E УДЛИНЕНИЕ T IME

    Возраст Земли не обсуждался на протяжении большей части истории человечества.До девятнадцатого века почти все в западных культурах считали, что Земле всего несколько тысяч лет, и что лицо земли было неподвижно — горы, долины, океаны, и реки были такими, какими они всегда были с момента их мгновенного творчество.

    Время от времени люди размышляли о возможности земная поверхность формировалась в результате медленных процессов изменения они могли наблюдать происходящее; в этом случае Земле, возможно, придется быть старше, чем считало большинство людей.Если бы долины образовались в результате эрозии реками, и если слоистая порода возникла в слоях отложений из эрозии, можно предположить, что миллионы лет были бы необходимо для создания современного ландшафта. Но аргумент только очень постепенный прогресс, пока английский геолог Чарльз Лайель не опубликовал первое издание его шедевра, Принципы геологии , начале девятнадцатого века.Успех книги Лайеля был остановлен благодаря своим многочисленным наблюдениям за узорами слоев горных пород в горы и местонахождение различных видов окаменелостей, а также из близкие рассуждения, которые он использовал, делая выводы из этих данных.

    Основы геологии прошли множество изданий и изучались несколькими поколениями студентов-геологов, которые приняли философии и принять его методы исследования и рассуждения.Более того, книга Лайелла повлияла и на Чарльза Дарвина, который ее прочитал. во время своих путешествий по всему миру, изучая разнообразие видов. Разрабатывая свою концепцию биологической эволюции, Дарвин принял Предпосылки Лайелла о возрасте Земли и стиле Лайеля в подкреплении его аргумент с массивными доказательствами.

    Как это часто бывает в науке, новый революционный взгляд Лайеля на то, что так открылись мысли о мире и пришли к ограничению своих собственных мышление.Лайель воспринял идею очень медленных изменений как подразумевающую, что Земля никогда не менялась внезапно — и на самом деле никогда не менялась много общего в общих чертах, постоянно проходя через одно и то же последовательности мелких изменений. Тем не менее, новые доказательства продолжали накапливать; к середине ХХ века геологи считал, что такие малые циклы были лишь частью сложного процесса которые также включали резкие или даже катастрофические изменения и долгосрочные эволюции в новые состояния.

     

    M ОВИНГ C ОНТИНЕНТ

    Как только начали появляться достаточно точные карты мира, некоторые люди заметил, что континенты Африки и Южной Америки выглядят как хотя они могут совпасть, как гигантская головоломка. Мог когда-то они были частью единого гигантского массива суши, который разорвался на куски, а потом разошлись? Идея неоднократно предлагалась, но было отклонено за отсутствием доказательств.Такое представление казалось фантастическим ввиду размера, массы и жесткости континентов и океана бассейны и их кажущаяся неподвижность.

    Однако в начале двадцатого века эта идея была вновь введена, немецкого ученого Альфреда Вегенера с новыми доказательствами: контуры подводные края континентов подходят друг к другу даже лучше, чем надводные очертания; растения, животные и окаменелости на краю одного континента были подобны тем, что находились на противоположном краю соответствующего континент; и — самое главное — измерения показали, что Гренландия и Европа медленно отдалялись друг от друга.Но в этой идее было мало принятие (и сильное противодействие) до тех пор, пока — с развитием новых приемов и инструментов — накопилось еще больше свидетельств. Были обнаружены дополнительные совпадения континентальных шельфов и особенностей океана. путем исследования состава и формы дна Атлантики океан, радиоактивное датирование континентов и плит, а также изучение обоих глубинных образцов горных пород с континентальных шельфов и геологических недостатки.

    К 1960-м годам большое количество и разнообразие данных были согласованы. с идеей, что земная кора состоит из нескольких огромных, медленно движущиеся плиты, по которым движутся континенты и океанические бассейны. Большинство трудный аргумент, чтобы преодолеть — что поверхность земли слишком жесткая, чтобы континенты могли двигаться, — оказалась неверной. То горячие недра земли производят слой расплавленной породы под пластины, которые перемещаются конвекционными потоками в слое.в 1960-е годы, дрейф континентов в форме теории тектоники плит. получили широкое распространение в науке и дали геологии мощное объединяющая концепция.

    Теория тектоники плит была окончательно принята, потому что подтверждается доказательствами и потому, что это объясняло так много того, что ранее казалось неясным или спорным. Такие разнообразные и, казалось бы, несвязанные явления, такие как землетрясения, извержения вулканов, образование горных систем и океанов, сокращение Тихого океана и расширение Атлантики, и даже некоторые серьезные изменения в климате Земли теперь можно рассматривать как последствия движения плит земной коры.

     

    U ПОНИМАНИЕ F IRE

    На протяжении большей части истории человечества огонь считался одним из четырех основные элементы — вместе с землей, водой и воздухом — из которых все было сделано. Считалось, что горящие материалы высвобождают огонь, который они уже содержали. До восемнадцатого века в преобладающей научной теорией было то, что когда любой предмет горит, он дает от вещества, которое уносило вес.Эта точка зрения подтвердила то, что люди видели: Когда сгорел тяжелый кусок дерева, все, что осталось остался легкий пепел.

    Антуан Лавуазье, французский ученый, сделавший большинство своих открытий в течение двух десятилетий после американской революции и позже был казнен как жертва Французской революции провел серию экспериментов в котором он точно измерил все вещества, участвующие в сжигание, включая используемые газы и выделяемые газы.Его измерения продемонстрировал, что процесс горения был прямо противоположным тому, что думали люди. Он показал, что при горении веществ нет чистой набор или потеря веса. Например, при горении древесины углерод и водород в нем соединяется с кислородом воздуха с образованием водяного пара и двуокись углерода, оба невидимых газа, выбрасываемых в воздух. Общий вес материалов, образующихся при сжигании (газы и пепел) равна общему весу реагирующих материалов (древесина и кислород).

    Разгадывая тайну горения (формы горения), Лавуазье создал современную химию. Его предшественница, алхимия, были поиски способов преобразования материи, особенно для превратить свинец в золото и произвести эликсир, дарующий вечную жизнь. Результатом поиска стало накопление некоторых описательных знаний о материалах и процессах, но не смог привести к пониманию природы материалов и их взаимодействию.

    Лавуазье изобрел совершенно новое предприятие, основанное на теории материалов, физические законы и количественные методы. Интеллектуальный центр новой науки была концепция сохранения материи: Горение и все другие химические процессы состоят из взаимодействия веществ таких, что общая масса вещества после реакции точно такой же, как и до него.

    Для такого радикального изменения принятие новой химии было относительно быстро. Одна из причин заключалась в том, что Лавуазье разработал систему для называя вещества и описывая их реакции друг с другом. Возможность делать такие явные заявления сама по себе была важным шаг вперед, так как это способствовало количественным исследованиям и сделало возможным широкое распространение химических открытий без двусмысленности.Кроме того, сжигание стало рассматриваться просто как один из примеров категории химических реакций — окисления, в которых кислород соединяется с другими элементами или соединениями и высвобождает энергию.

    Другой причиной принятия новой химии было то, что она хорошо согласуется с атомной теорией, разработанной английским ученым Джоном Далтон после прочтения публикаций Лавуазье. Далтон подробно остановился на и усовершенствовал древнегреческие представления об элементе, соединении, атоме и молекула — понятия, которые Лавуазье включил в свою систему.Этот механизм образования химических соединений дал еще больше особенности системы принципов Лавуазье. Он послужил основой для выражения химического поведения в количественном выражении.

    Так, например, при горении дерева каждый атом элемента углерода соединяется с двумя атомами элемента кислорода, образуя одну молекулу составного диоксида углерода, высвобождая при этом энергию.Пламя или высокие температуры, однако, не обязательно должны быть вовлечены в реакции окисления. Ржавление и метаболизм сахаров в организме являются примерами окисления. что происходит при комнатной температуре.

    За три века, прошедшие со времен Лавуазье и Дальтона, система был значительно расширен для учета конфигурации, которую принимают атомы когда они связываются друг с другом и для описания внутренней работы атомы, которые объясняют, почему они связаны именно так.

     

    S РАЗДЕЛКА A ТОМ

    Началась новая глава в нашем понимании строения материи в конце девятнадцатого века со случайным открытием во Франции, что соединение урана каким-то образом затемнило обернутую и неэкспонированная фотопластинка. Так начались научные поиски объяснение этой «радиоактивности.«Пионер-исследователь в новой области была Мария Кюри, молодой ученый польского происхождения, вышедшая замуж французского физика Пьера Кюри. Считая, что радиоактивность ураносодержащих полезных ископаемых образовались из очень небольших количеств некоторых высокорадиоактивным веществом, попыталась Мария Кюри в серии химические этапы, чтобы получить чистый образец вещества и идентифицировать Это. Ее муж отложил свои собственные исследования, чтобы помочь в огромном задача отделить неуловимый след от огромного количества ингредиенты.В результате они открыли два новых элемента, оба высокорадиоактивны, которые они назвали полонием и радием.

    Кюри, получившие Нобелевскую премию по физике за свои исследования в радиоактивности, предпочли не использовать свои открытия в коммерческих целях. Фактически, они сделали радий доступным для научного сообщества. что природа радиоактивности может быть изучена дальше. После Пьера Кюри умерла, Мария Кюри продолжила свои исследования, уверенная, что она может добиться успеха, несмотря на широко распространенное предубеждение против женщин в физическом наука.Ей это удалось: в 1911 году она получила Нобелевскую премию по химии. стать первым человеком, получившим вторую Нобелевскую премию.

    Между тем, другие ученые с лучшими условиями, чем Мария Кюри были доступны, делали важные открытия о радиоактивности и предлагая смелые новые теории об этом. Эрнест Резерфорд, новозеландец Британский физик быстро стал лидером в этой быстро развивающейся области. Он и его коллеги обнаружили, что естественная радиоактивность в уране состоит из атома урана, испускающего частицу, которая становится атом очень легкого элемента гелия, и то, что осталось уже не атом урана, а чуть более легкий атом другого элемент.Дальнейшие исследования показали, что эта трансмутация была одной из серии, заканчивающейся стабильным изотопом свинца. Радий был просто один из элементов радиоактивного ряда.

    Этот процесс трансмутации стал поворотным моментом в научных открытиях, поскольку он показал, что атомы на самом деле не являются самыми основными единицами иметь значение; скорее, сами атомы состоят из трех отдельных частиц каждый: маленькое массивное ядро, состоящее из протонов и нейтронов, окруженное легкими электронами.Радиоактивность изменяет ядро, тогда как химические реакции затрагивают только внешние электроны.

    Но история с ураном была далека от завершения. Незадолго до Второй мировой войны, несколько немецких и австрийских ученых показали, что когда уран при облучении нейтронами образуются изотопы различных элементов которые имеют примерно половину атомной массы урана. Они не хотели принять то, что сейчас кажется очевидным, — что ядро урана разделили на два примерно равных меньших ядра.Этот вывод вскоре был предложен физиком австрийского происхождения и математик Лиза Мейтнер и ее племянник Отто Фриш, которые представили термин «расщепление». Они отметили, что в соответствии с Эйнштейном специальной теории относительности, что если продукты деления вместе меньшая масса, чем исходный атом урана, огромное количество энергии был бы освобожден.

    Поскольку при делении также высвобождается некоторое количество дополнительных нейтронов, которые могут вызвать больше делений, казалось возможным, что могла произойти цепная реакция, постоянно высвобождая огромное количество энергии.Во время Второй мировой войны, группа ученых из США под руководством итальянского физика Энрико Ферми. продемонстрировал, что если собрать достаточное количество урана — под тщательно контролируемых условиях — цепная реакция действительно могла быть устойчивым. Это открытие стало основой секретного правительства США. проект, созданный для разработки ядерного оружия. К концу войны, мощность неконтролируемой реакции деления была продемонстрирована взрывом двух U.С. бомбы деления над Японией. С войны, деление по-прежнему остается основным компонентом стратегических ядерных оружие, разработанное несколькими странами, и оно широко применялось в контролируемом высвобождении энергии для преобразования в электрическую сила.

     

    E ОБЪЯСНЕНИЕ D РАЗНООБРАЗИЕ Л ИФЭ

    Интеллектуальная революция, инициированная Дарвином, вызвала большие споры.С научной точки зрения стоял вопрос о том, как объяснить большое разнообразие живых организмов и предшествующих организмов, очевидных в летописи окаменелостей. Земля, как известно, населена многими тысячами различных видов организмов, и имелось множество свидетельств того, что когда-то существовало много видов, которые вымерли. Как они все иди сюда? До времени Дарвина преобладало мнение, что виды не изменилось, что с начала времен все известные виды были точно такими же, как и в настоящем.Возможно, в редких случаях целый вид может исчезнуть из-за какой-то катастрофы или в результате проигрыш другим видам в борьбе за пищу; но нет нового могли появиться виды.

    Тем не менее, в начале девятнадцатого века идея эволюции начали появляться виды. Одно из направлений мысли заключалось в том, что организмы немного изменится в течение своей жизни в ответ на воздействие окружающей среды. условия, и что эти изменения могут быть переданы их потомству.(Например, одна точка зрения заключалась в том, что, потянувшись, чтобы дотянуться до листьев высоко на деревьях жирафы — в течение последующих поколений — развили длинные шеи.) Дарвин предложил совершенно иной механизм эволюции. Он предположил, что наследственные различия между людьми в пределах видов сделали некоторые из них более вероятными, чем другие, чтобы выжить и иметь потомство, и что их потомство унаследует эти преимущества.(Таким образом, жирафы, унаследовавшие более длинные шеи, вероятно, выживут и произведут потомство.) В последующих поколениях выгодные характеристики вытесняют другие, при определенных обстоятельствах, и тем самым дать начало новым видам.

    Дарвин представил свою теорию вместе с большим количеством доказательства, собранные за многие годы, в книге под названием «Происхождение видов», опубликовано в середине XIX в.Его драматическое влияние на биологию можно проследить по нескольким факторам: Аргумент, представленный Дарвином, был масштабно, но ясно и понятно; его аргументация была поддержана в каждой точке с множеством биологических и ископаемых свидетельств; его сравнение естественного отбора с «искусственным отбором» использование в животноводстве было убедительным; и приведенный аргумент объединяющая основа для руководства будущими исследованиями.

    Ученые, выступавшие против дарвиновской модели, делали это потому, что оспаривал некоторые из предложенных им механизмов естественного отбора, или потому, что они считали, что это не было предсказанием в том смысле, в каком Ньютоновское наука была. Однако к началу ХХ века большинство биологи приняли основную предпосылку о том, что виды изменяются постепенно, хотя механизм биологического наследования еще не был вобщем понял.Сегодня спор идет уже не о том, эволюции, но о деталях механизмов, посредством которых это имеет место.

    В широкой публике есть люди, которые вообще отвергают концепции эволюции — не на научных основаниях, а на основе того, что они считают его неприемлемыми последствиями: люди и другие виды имеют общих предков и поэтому Связанный; что люди и другие организмы могли возникнуть в результате процесс, которому не хватает направления и цели; и что люди, подобно низшим животным, ведут борьбу за выживание и воспроизведение.А для некоторых людей концепция эволюции нарушает библейский рассказ об особом (и отдельном) сотворении людей и все другие виды.

    В начале ХХ века работа австрийского экспериментатора Грегор Мендель о наследственных признаках был заново открыт после прошло незамеченным в течение многих лет. Он считал, что черты организм наследует не в результате смешения жидкостей родителей, а от передачи дискретных частиц, называемых теперь гены — от каждого родителя.Если организмы имеют большое количество таких частицы и некоторый процесс случайной сортировки происходит при воспроизведении, затем изменчивость особей внутри вида — существенное для дарвиновской эволюции — следовало бы естественно.

    В течение четверти века после повторного открытия работы Менделя, открытия с помощью микроскопа показали, что гены организованы в нити, которые расщепляются и рекомбинируются таким образом, что снабжают каждое яйцо или сперматозоид с другой комбинацией генов.К середине ХХ века было обнаружено, что гены являются частью молекул ДНК, которые контролируют производство основных материалов, из которых организмы сделаны. Изучение химии ДНК принесло драматические химическая поддержка биологической эволюции: найден генетический код в ДНК одинакова практически для всех видов организмов, от бактерий людям.

     

    D ОБНАРУЖЕНИЕ G ERMS

    На протяжении всей истории люди придумывали объяснения болезней.Считается, что многие болезни имеют духовное происхождение — наказание за грехи человека или как капризное поведение богов или духов. С древних времен наиболее распространенной биологической теорией было то, что болезнь была связана с каким-то дисбалансом телесных жидкостей (гипотетические жидкости, которые описывались по своим эффектам, но не определяется химическим путем). Следовательно, на протяжении тысячелетий лечение болезни заключалась в обращении к сверхъестественным силам через подношения, жертвоприношением и молитвой, или попытками настроить телесные жидкости, вызывая рвота, кровотечение или понос.Однако внедрение зародыша теория в девятнадцатом веке радикально изменила объяснение причин возникновения заболеваний, а также характер их лечения.

    Еще в шестнадцатом веке существовало предположение, что болезни имели естественные причины и что агенты болезни были внешними по отношению к тела, и поэтому медицинская наука должна состоять в выявлении эти агенты и найти химические вещества для противодействия им.Но никто подозревается, что некоторые из возбудителей болезней могут быть невидимыми организмы, так как такие организмы еще не были обнаружены, или даже воображаемый. Усовершенствование объективов и конструкции микроскопов в семнадцатом столетие привело к открытию огромного нового мира микроскопически малых растения и животные, в том числе бактерии и дрожжи. Открытие этих микроорганизмов, однако, не предполагал, какие эффекты они могут воздействовать на человека и другие организмы.

    Имя, наиболее тесно связанное с микробной теорией болезней. принадлежит Луи Пастеру, французскому химику. Связь между микроорганизмы и болезни проявляются не сразу, особенно поскольку (как мы теперь знаем) большинство микроорганизмов не вызывают болезней и многие из них полезны для нас. Пастер пришел к открытию роли микроорганизмов благодаря своим исследованиям того, что вызывает молоко и вино испортить.Он доказал, что порча и брожение происходят, когда микроорганизмы попадают в них из воздуха, быстро размножаясь и производя отходы. Он показал, что пища не портится, если в нее не проникают микроорганизмы. его или если они были разрушены высокой температурой.

    Обращаясь к изучению болезней животных, чтобы найти практические лекарства, Пастер снова показал, что в этом участвуют микроорганизмы. В процессе, он обнаружил, что заражение болезнетворными организмами — микробами — вызывает организму для создания иммунитета против последующего заражения одни и те же организмы, и что можно производить вакцины, побудит организм выработать иммунитет к болезни без фактического вызывает само заболевание.Пастер на самом деле не продемонстрировал строго что конкретное заболевание было вызвано определенным, идентифицируемым зародыш; однако вскоре эта работа была выполнена другими учеными.

    Последствия принятия микробной теории болезней были огромны как для науки, так и для общества. Биологи обратились к выявление и исследование микроорганизмов, обнаружение тысяч различных бактерий и вирусов и получить более глубокое понимание взаимодействия между организмами.Практическим результатом стало постепенное изменение практики охраны здоровья человека — безопасное обращение с еда и вода; пастеризация молока; и использование санитарии меры, карантин, иммунизация и антисептические хирургические процедуры — как а также фактическое устранение некоторых заболеваний. Сегодня современный технологии мощной визуализации и биотехнологии позволяют исследовать, как микроорганизмы вызывают болезни, как иммунная система борется с ними, и даже как ими можно генетически манипулировать.

     

    H

    ARNESSING P OWER

    Термин «Промышленная революция» относится к длительному периоду в истории, во время которой произошли огромные изменения в том, как делались вещи и в том, как было организовано общество. Сдвиг был из сельского ремесла экономики в городскую, производственную.

    Первые изменения произошли в британской текстильной промышленности в девятнадцатый век.До этого ткани изготавливались в домашних условиях с использованием по сути, те же методы и инструменты, которые использовались веками. Машины, как и все инструменты того времени, были маленькими, ручной работы и приводится в движение мускулами, ветром или проточной водой. Та картина был радикально и необратимо изменен серией изобретений для прядения и ткачества и использования энергетических ресурсов. Заменено оборудование некоторые человеческие ремесла; уголь заменил людей и животных в качестве источника мощность для запуска машин; и централизованная фабричная система заменила распределенная, ориентированная на дом система производства.

    В основе промышленной революции лежало изобретение и совершенствование паровой машины. Паровая машина – это устройство для изменения химического энергию в механическую работу: топливо сгорает, и тепло, которое оно отдает off используется для превращения воды в пар, который, в свою очередь, используется для привода колеса или рычаги. Паровые двигатели впервые были разработаны изобретателями в связи с практической необходимостью откачки паводковых вод из угля и рудные шахты.После того, как шотландский изобретатель Джеймс Уатт значительно усовершенствовал паровой двигатель, он также быстро стал использоваться для привода машин в заводы; для перемещения угля в угольных шахтах; и для питания железнодорожных локомотивов, кораблей, а позже и первых автомобилей.

    Промышленная революция впервые произошла в Великобритании — за несколько причин: склонность британцев применять научные знания к практическим делам; политическая система, благоприятствовавшая промышленному развитию; доступность сырья, особенно из многих частей Британская империя; и самый большой в мире торговый флот, который дал британский доступ к дополнительному сырью (таким как хлопок и древесины) и на огромные рынки сбыта текстиля.У британцев тоже было опыт внедрения инноваций в сельском хозяйстве, таких как дешевые плуги, что позволяло меньшему количеству рабочих производить больше еду, освобождая других для работы на новых фабриках.

    Экономические и социальные последствия были глубокими. Потому что новый машины производства были дорогими, они были доступны в основном людям с большими суммами денег, что не учитывало большинство семей.Семинары вне дома, которые объединили рабочих и машины привели к возникновению и переросли в фабрики — сначала текстильные, а затем в других отраслях. Относительно неквалифицированные рабочие могли обслуживать новые машины, в отличие от традиционных ремесел, требующих навыков путем длительного ученичества. Таким образом, лишние сельскохозяйственные рабочие и дети могли быть принятым на работу за заработную плату.

    Промышленная революция распространилась по всей Западной Европе и по всей Атлантики в Северную Америку.Следовательно, девятнадцатый век был отмечен в западном мире ростом производительности и господство капиталистической организации промышленности. Перемены сопровождались ростом крупных, сложных и взаимосвязанных промышленности, а также быстрый рост как общей численности населения, так и смены из сельской местности в городскую. Возникло растущее напряжение между с одной стороны, те, кто контролировал производство и наживался на нем и, с другой стороны, рабочие, которые работали за заработную плату, которая была едва хватает для поддержания жизни.В значительной степени основные политические идеологии ХХ века выросли из экономических проявления промышленной революции.

    В узком смысле промышленная революция относится к эпизод в истории. Но если смотреть шире, то это далеко не конец. С самого начала в Великобритании индустриализация распространилась на в некоторые части мира гораздо быстрее, чем в другие, и только сейчас достигнув некоторых.По мере того, как она достигает новых стран, ее экономическая, политическая, и социальные последствия обычно были такими же драматичными, как и те, которые происходили в Европе и Северной Америке девятнадцатого века, но с деталями, сформированными по местным обстоятельствам.

    Добавить комментарий

    Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *